— Выбрось кругляшки — к обкатанной жизни приучают.
Сашко потрогал гладкую поверхность камней.
— Чудак вы… Руке приятно и глазу. Это же базальты, их вода шлифовала.
— Человек что камень — на изломе виден, — упрямо сказал Подорога.
Сам он, взбираясь на утесы, с удовольствием ощупывал ребристые, не тронутые водой скалы.
Громадный, сутулый, с острым узким лицом и крупным горбатым носом, старый радист сам чем-то напоминал один из таких утесов. Казалось, ничто не укрывается от его проницательного взора. Он замечал, как плачет океан, оставляя на прибрежных гранитных щеках свои светло-зеленые слезы, как внезапно седеет вода под ударами ветра, как встречаются на перепутье облака, предвещая непогоду. Подобно многим пожилым людям Подорога был суеверен. Всякий раз, выходя в открытое море, он оставлял в выемках скал пригоршни табаку.
Дожди смывали снег, менялись зимовщики, только радист оставался на месте, словно не было у него ни родных, ни знакомых на всем белом свете.
Дважды по настоянию врачей съезжал Андрей Петрович на Большую землю, но быстро возвращался.
Как в маленькой раковине скрыто могучее дыхание моря, так в сердце его таилась природная доброта. Иногда она открывалась людям, и тогда все с изумлением замечали, как преображался Подорога, как молодо и задорно блестели его глаза, как умело хозяйничал он на кухне, как смотрел, подперев голову рукой, на зимовщиков, когда те, похваливая и посмеиваясь, наваливались на его стряпню. Но что-то меркло в этой радости, и снова радист становился нелюдимым и неразговорчивым.
Свой отпуск Подорога проводил на рыбалке, подолгу качаясь на волнах в старой, черной от смолы шлюпке с покоробившимися бортами. Как-то у него появился собеседник — бронзово-черный баклан. Был он стар и не мог глубоко нырять за рыбой. Андрей Петрович часто делился с ним добычей. Баклан внимательно смотрел на радиста своими серыми бусинами глаз и, ожидая подачки, хриплым криком выражал свое нетерпение. Подорога бросал ему рыбину и сурово выговаривал:
— Обжора ты, Бакланыч, как есть обжора!
Иногда радист уходил на прогулку в тундру. Он шагал, оставляя на розовом мху глубокие следы. По ним он возвращался обратно. Следы оставались надолго. Скупая земля хранила их, как драгоценный подарок.
Океан же дарил ему тот незабываемый йодистый запах, который щекочет ноздри и вызывает слезы у людей, непривычных к свежему ветру. Андрей Петрович вдыхал его полной грудью, а дни уходили за солнцем.
В один из бурных зимних вечеров Подорога вышел исправить обрывавшуюся антенну и не дошел до мачты: не было сил бороться с ветром.
Радист долго не верил этому. Ему все казалось, что за ночь он отдохнет и встанет бодрым и сильным, как бывало раньше. Но день приносил боль в груди, испарину на лбу, сбивчивый пульс.
Против ветра Андрей Петрович уже не ходил. Оттого изменилась у него походка. Стал семенить. Тайком от всех переложил флакончик с валерьянкой из походной аптечки в карман своей меховой куртки.
Андрей Петрович поежился от холодных капель, скатившихся за ворот, прокашлялся с хрипом, поймал пальцами пульс и стал считать удары.
— Девяносто, — пробормотал он, как проклятие.
Еще раз посмотрев на океан, радист вспомнил, что утром с первым катером на зимовку должна прибыть бригада плотников. Вернулся в дом. Его успокоила тишина радиорубки. Медленно прошелся по комнате, прислушиваясь к звукам собственных шагов.
Рация спала, укрытая клетчатым шотландским пледом. Сотни выдвижных ящичков с огромного самодельного шкафа смотрели на радиста. В ящичках лежали тысячи метеосводок — пятнадцать лет труда. Каждая из них берегла ежедневный маленький подвиг «ловцов погоды».
Подорога пробежал глазами этикетки: «Температура», «Плотность воздуха», «Шторм», «Облачность».
Внезапная острая боль кольнула сердце. Он ухватился за спинку кровати и тяжело сел на стул. От испуга похолодели кончики пальцев, вспотело лицо.
Подорога подождал, пока боль отпустит, и вытер платком лоб. Попробовал глубоко вздохнуть. Боль не уходила. Она затаилась на время.
Андрей Петрович дотянулся до стола, откинул плед и включил приемник. Это тоже было привычкой — в часы одиночества слушать мир. Зеленая лампочка индикатора, излучавшая ровный мягкий свет, казалась маленьким земным шаром. Писк морзянки заполнил комнату.
