На суше и на море, 1970 - страница 107

Я присела около Феньки. Она доверительно ощупала клювом мое лицо и волосы, потеребила ухо и скользнула шеей по руке. «Пойдем, Фенька, погуляем!» Фенька с готовностью затопталась в своем уголке. Я вынесла ее на ручей за поселком. Как весело засветились ее глаза! Она с жадностью начала вырывать из ила какие-то корешки и еще сохранившуюся зеленую травку. Поплескалась в ручье. Потом Фенька взмахнула крыльями и полетела с радостным, ликующим криком. Сделала круг над лесом и домами поселка, поднялась выше и, увидев с высоты широкую реку, протекавшую в полукилометре от дома, полетела к ней. Сердце мое упало. На реке много людей — пропала Фенька! Я бросилась бежать туда и в это время услышала выстрел. Когда я очутилась на берегу, увидела подплывающую лодку. В ней стоял охотник, держал в руках Феньку и говорил своему приятелю: «Вот здорового гуся добыл!» Я вырвала из его рук Феньку и побрела к лесу. Фенька была мертва. Пуля попала ей прямо в голову. Алая капля крови появилась под глазом. К счастью, она умерла мгновенно, в полете, не узнав, что люди, которым она так доверяла, предали ее. Вся ее поза изображала полет — ноги вытянуты вдоль тела, крылья раскрыты.

Я шла по осеннему опустевшему лесу, прижимая к себе еще теплое Фенькино тельце, и мне казалось, что я потеряла дорогого верного друга. Редкие снежинки реяли над нами. Высоко в небе летела треугольником гусиная стая. Зовущие, тревожные голоса птиц разрывали мне душу.

«Не зовите, серые гуси, Фенька вас не услышит, не полетит с вами, — твердила я. — Она так и не научилась понимать вас и до конца осталась верной человеку!»

Сергей Наумов

«73 SK»

Рассказ

Рис. С. Соколова

Андрей Петрович Подорога проснулся ночью от тяжести в груди. Свинцовая усталость сковала сердце, словно он долго взбирался на высокую гору. Андрей Петрович откинул одеяло и сел на кровати. Смутно белеющий в темноте будильник показывал полночь. За окном глухо и размеренно шумел океан. Андрей Петрович накинул доху и вышел во двор. Волны дробили о скалы последние льдины. Надсадно скрипел ржавый флюгер на крыше. Зима окончательно переломилась на весну.

Высоко в небе перемигивались яркие созвездия. Ковш Большой Медведицы вычерпывал океан.

Внимание Подороги привлекли три крошечные мерцающие точки. Они передвигались в пространстве, гасли и снова вспыхивали, словно маленькие небесные маяки: самолет приветствовал зимовку. Радист помахал вслед огонькам, ощущая на руке приятное покалывание ледяных капель. Полярный весенний дождь смывал с утесов снег. Океан был черен.

Андрею Петровичу он всегда казался живым существом. Радист привык просыпаться и засыпать под его несмолкающую песнь. Днем с высокого холмистого берега открывались необъятные дали, прикрытые едким, как ржавчина, туманом. Большое солнце висело совсем низко. На него можно было смотреть не щурясь. На запад от станции поднимались голые сумрачные кряжи. Они стояли за спиной, молчаливые и холодные. Океан же был всегда живым. Когда он затихал, старый радист слушал, как шипит песок в крошечной бухточке и перекликаются чайки, деля добычу. Но так бывало редко. Чаще океан недовольно ворчал, выбрасывая на берег каракатиц, и зимовщики собирали их в большие сетчатые мешки.

Андрей Петрович любил прогуливаться по берегу, где на песке дожидались прилива ракушки и морские ежи шевелили иглами среди скользких острых камней. Голубые в темную крапинку яйца чаек, словно фарфоровые цветы, пестрели по склонам утесов.

На зимовке «Баклан» жили четверо: хмурый, с порывистыми движениями начальник Горлов, метеоролог по фамилии Сашко, повар Галкин и он, радист Подорога.

Высокий плечистый Сашко встречал на зимовке первую весну. От постоянного пребывания на воздухе щеки его, не смуглея, покрылись румянцем. Светлые волосы слегка вились на висках.

Самым пожилым был Андрей Петрович. Среди зимовщиков он слыл человеком строгим и замкнутым. За долгие годы, проведенные на Севере, у него появились странные привычки. Зимой и летом носил он ушастую беличью шапку, любил работать рубанком и долотом, когда находил на зимовке лишний чурбак. Терпеть не мог обкатанных камней. Однажды, увидев на столе метеоролога несколько красивых круглых голышей, угрюмо посоветовал: