— А что изображалось на вышивке?
— А какая-то баба… мужик… по краям, а в середке дворец.
Я вернулась в спальню, растолкала Сергея.
— Ты видел у Маруси вышивку, когда заходил?
Он сел, сонный, несчастный, покачиваясь как ванька-встанька, глаза закрывались.
— Напротив ее кресла висела вышивка?
Он внимательно посмотрел на меня.
— Висела большая картина из бисера. Я все любовался, пока с Марусей разговаривал…
— Что изображалось там?
— Какой-то дворец, а в овалах — мужчина и женщина.
— Бисер какой?
— Неровный.
— Маруся что-нибудь о ней сказала?
— Хвастала. Митьку Моторина благодарила.
— А Митька при чем?
— Он ей достал или принес, не помню.
Я походила по комнате.
— И что ты мельтешишь? — голос мужа был жалобен.
— А чем, собственно, она хвастала?
Сергей зевнул и сказал буднично:
— Ну, что это личная вышивка Параши Жемчуговой.
Мне показалось, что я ослышалась. Этого не может быть.
Напрягла память. Даже зажмурилась, и передо мной тут же всплыла четкая сцена. Бирюзового цветя ковер, мебель с красной обивкой и Марусина фигура в ярко-синем халате перед столиком на колесах. На нем прозрачная ваза с белой розой. На ковре вышивки не было. Любое контрастное цветовое пятно я бы вспомнила, особенно если такая вещь висела перед Марусей…
Я прошла в «предбанник» — пятиметровую комнату при кухне. Там временно поселился Митя Моторин после своего приезда в Москву. Я о нем совершенно забыла. Даже не помню, был ли он дома, когда мы вернулись. Но сейчас он отсутствовал. И мне это очень не понравилось…
Митя пришел утром. После ухода Анюты в школу. Открыл бесшумно дверь ключом, и если бы не поющая половица, я бы не услышала его возвращения. От него пахло спиртным, и он не смотрел мне в лицо, когда я вышла в коридор. Ведь единственное условие, которое я поставила ему, разрешив у нас пожить по просьбе Олега Стрепетова, был полный и абсолютный запрет выпивок.
Митя учился десять лет назад в том же классе, что и Стрепетов. За несколько дней до экзаменов на аттестат зрелости его арестовали. В драке, защищая десятиклассницу Антонину Глинскую, он ударил железкой одного из пяти нападавших. Суд решил, что он превысил пределы необходимой обороны. После отбытия наказания самолюбивый Моторин не вернулся в Москву. Предпочел поездить по стране, пробуя на вкус, «методом собственной шкуры», по его выражению, разные профессии. Он снова чуть не попал в уголовную историю, защищая сотрудника экспедиции, и только месяц назад вернулся в Москву. Мать его умерла, у отца новая семья, и он не желал его прописывать, а Митя наконец понял необходимость учебы. Стрепетов решил попробовать его устроить слесарем-водопроводчиком или дворником в ДЭЗ. И попросил меня его на время приютить.
Мы прошли с Митей на кухню, он сел, опустив голову.
— Что за вышивку ты отнес Марусе? — спросила я в упор.
Ему было под тридцать, но выглядел он мальчишкой. Нелегкая жизнь точно не коснулась его пышных золотистых кудрей, предмета зависти многих девочек в школе. Только взгляд казался тяжелым, да и выступающий подбородок принадлежал точно другому лицу, волевому, упрямому. Двойственность была свойственна и его характеру, то энергичному, напористому, то ломкому, равнодушному.
Митя не поднял глаз.
— Мне ничего нельзя пришить…
— Никто и не собирался этого делать.
— Нет, все сразу на меня подумают…
— У тебя мания преследования?
— И как вы решились меня к себе в квартиру пустить, Марина Владимировна? А вдруг обокраду, зарежу?
Днем забежал Стрепетов. Он принес мне «Дневник добрых и злых дел» Оли Шутиковой. Стрепетов как-то посоветовал Оле записывать раз в неделю, что ей больше встретилось — хорошего или плохого в людях. Она все воспринимала всерьез, если говорил Стрепетов, и уже два месяца вела записи. На первой странице было написано:
В мире так много хороших людей,
Что мы счастливее королей.
— Твои стихи?
— Стивенсона, только я перефразировал, заменив «вещи» — «людьми».
Во мне чуточку заговорило самолюбие учительницы. Шутикова училась у меня в восьмом классе, но держалась отчужденно, скованно, а Олег ее приручил. В сочинении на свободную тему «Самый хороший человек» она написала, что считает себя везучей: «Я встретила Олега Николаевича, таких — один на миллион, и теперь у меня не опускаются руки в самые трудные минуты…»
