Он уже знал о смерти Маруси Серегиной, сказал, что вскрытие показало: аневризм аорты.
— Вас что-то смущает в смерти Маруси Серегиной?
Я усмехнулась.
— Телепат! Тут не до смущения. Понимаешь, из ее квартиры пропала одна вещь… Сергей ее видел, а через полчаса — ее уже не было, как раз в последние минуты жизни Серегиной…
Глаза Стрепетова оживились.
— Я что-то именно такое и ждал…
— У Серегиной была огромная бисерная вышивка, она хвастала, что исполнила ее Параша Жемчугова, представляешь?!
— Вышивка прошла через антикварный?
— Не знаю, скорее нет. Маруся, когда мне звонила месяца полтора назад, намекала на удивительные вещи, но, взяв у меня альбомы по Останкину и Кускову, ничего не рассказала.
— Серегин не заявил о пропаже в милицию?
— Не хочет, говорит, что, может, найдется… Или мать подарила кому-нибудь. Он старательно избегает разговора на эту тему. И кажется, жалеет, что проговорился о вышивке.
— Вышивка ценная?
— Если подлинная, то очень.
— Кто знал о болезни Маруси?
— Свои знали.
— А не свои брали бы не вышивку, у нее же множество было золотых украшений, на каждой руке по три-четыре кольца носила… А почему она вдруг заинтересовалась бисером?
Я пожала плечами. Хотя «виновна» была именно я в ее новом увлечении.
Началось с того, что на бисерном кошельке, который Парамонов-младший принес в музей памяти с разрешения прабабушки, на одной стороне была изображена девочка с ягненком, а на другой — четыре пляшущие балеринки в тирольских костюмах. Сюжеты показались мне знакомыми.
Моя память точно склад забытых и ненужных вещей. Вместо материальных предметов — масса сведений, фактов, деталей, необязательных для каждодневной жизни. Но при какой-то ассоциации иногда вовремя всплывают. И я пошла в библиотеку, полистала несколько альбомов и нашла в «Русской вышивке» иллюстрацию с аналогичной картинкой, только на ней девочка была в красном платье, а на кошельке в голубом. Я стала читать дальше, и оказалось, что русский бисер неповторим, он близок к лубку. Потом я пошла на выставку, побывала в частной коллекции…
Я рассказывала об интересном, новом для меня виде искусства ученикам, которые посещали мой факультатив по истории материальной культуры XVIII–XIX веков. Видимо, Миша и передал матери, а она давно хотела изменить «собирательские» свои интересы…
— С кем Маруся общалась в последнее время? — спросил Олег.
— У Миши спроси. Он знал о ее встречах с мужчинами. Она не стеснялась сына.
Стрепетов поморгал выгоревшими ресницами и сказал с укоризной:
— Что-то у вас на душе туманное, недоговоренное…
Я чуть не покраснела, мне не хотелось упоминать, что в этой истории, кажется, замешан и Митя. Но тут проснулся Сергей и вышел на кухню. Он очень лаконично рассказал о болезни Маруси, зато о вышивке вспомнил больше подробностей, чем ночью.
— На переднем плане дворец, похожий на Останкино. А слева и справа — в медальонах — два портрета.
— Николай Шереметев? — перебила я его.
— Я с ним не был знаком. А справа — женщина в шлеме с голубыми и белыми перьями. И в доспехах…
— На обороте вышивки ничего не было написано? Сергей улыбнулся азарту Олега, достал блокнот и прочел: «Сия вышивка исполнена моей супругой графиней Прасковьей Ивановной Шереметевой перед рождением сына нашего Дмитрия Николаевича Шереметева».
— Зачем вы это записали?
— Для своей супруги. Я уже два месяца слышу про ваши странные «Записки».
— А вообще, можно довести человека до смерти? Зная о болезни?..
— Можно. Любой подскок давления вреден, волнение, тяжелая физическая нагрузка…
— Мне не дает покоя телефонная трубка в руке Маруси…
— Но если человеку плохо, он пытается позвонить в «Скорую».
— Логично, конечно. Серегина никого не ожидала? — спросил Стрепетов.
— Кроме моей жены…
Стрепетов поднялся, одернул мундир. Когда он пошел к выходу, Сергей вдруг бросился за ним. И я услышала запыхавшийся голос мужа:
— Вспомнил, звонили ей по телефону…
— Разговор слышали?
— Только ее реплики. Она сказала: «Хорошо, осчастливь…» И еще какое-то слово, минутку, минутку… Лебедь белый! Понимаете — лебедь белый. Так и сказала.
Стрепетов ушел, слегка прихрамывая. Обычно последствие старой футбольной травмы было незаметно, но когда он переставал следить за собой, задумывался, походка менялась, тяжелела.
