Около часа каждый из нас занимался своими делами. Сергей читал медицинский журнал, я проверяла сочинения. И вдруг он меня огорошил:
— Кажется, Марусе звонил еще и Виталий… Я трубку поднимал, когда раздался первый звонок. Знакомый голос просил Марусю…
Последние годы я перестала заходить в антикварный магазин, хотя и жила рядом. Я поняла, что исторически ценные вещи не должны радовать только одного человека, они принадлежат всем. А обычные старинные вещи меня раздражали своей бессмертностью.
Утро я провела в Исторической библиотеке. Много лет назад я случайно прочла книгу о Параше Жемчуговой, написанную до революции. Наследники позволили автору выборочно познакомиться с документами семейного архива. В той книге и упоминалось о вышивке, над которой она работала перед смертью. В этой прилежной работе умирающей женщины, которая знала, что обречена, была одна особенность, делавшая ее бесценной.
Библиографию я нашла скудную. Выписала все материалы по истории крепостного театра в России XVIII века. Ничего похожего. Сидела часа три и лишь под конец нашла упоминание о запомнившейся мне книге и ее выходные данные.
Я заказала эту работу, боясь, что ее не выдадут в общий читальный зал, что она окажется на руках или утрачена.
Дежурная долго искала мой заказ на стеллажах. Наконец она протянула мне невзрачную книжку с вытертым выгоревшим матерчатым переплетом с кожаными уголками. Она задрожала в моей руке, точно я ухватила горячую картофелину.
Лихорадочно листая страницы, я нашла упоминание о том, что Параша Жемчугова-Ковалева вшила в свою работу…
Войдя вечером в антикварный магазин, я осмотрелась. Торговый зал был заставлен старинной мебелью. Отдельно кровати, шеренга столов, качавшихся на разнообразных ногах. Секретеры и шкафы, буфеты в углу напоминали семейные склепы.
Виталий Павлович — директор магазина — сгорбился у окна. Он не сделал даже попытки мне улыбнуться. Ни злобы, ни обиды — полное равнодушие. А ведь мы учились когда-то в одной школе. Только он — на два класса старше. Он пополнел, облысел, обрюзг.
— В ваш магазин не приносили случайно какие-либо бисерные вышивки? Недавно? — спросила я.
— Ты разбогатела? — Меня снова поразил его женский высокий голос. По телефону у нас обычно принимали его за девушку.
В тусклых глазах моего школьного товарища начал разгораться красноватый огонек.
Он полуобнял меня и повлек в свой кабинет: я снова стала ему интересной.
— Так что это за вышивки?
— По слухам — одна из них работа Параши Жемчуговой.
Виталий притушил накал заинтересованности.
— Ты же знаешь, на старину сейчас цены упали, никто ничего не берет, у нас горит план…
— Как мне жалко тебя! Одолжить рублей двадцать? Я вчера зарплату получила.
Он слегка смутился.
— Ну, если настоящий раритет.
— Настоящий, поверь…
Виталий Павлович тяжело вздохнул, точно я претендовала на его директорское кресло.
— Дорогая игрушка!
— И еще я читала, что в этой работе были вшиты настоящие камни.
Губы его точно запеклись, обуглились.
— Камни?
— Бриллианты. Граф Николай Петрович Шереметев подарил Параше к свадьбе.
Лицо его перекосилось, точно я его ударила, но я постаралась сохранить невозмутимость и пошла к двери. Только на улице я вспомнила, что так и не узнала, разговаривал ли Виталий с Марусей в день ее смерти? Я вернулась в магазин, вошла без стука в кабинет и услышала конец фразы, которую он произнес по телефону.
— Да-да, о вышивке знает Марина…
Он увидел меня и вздрогнул, а я молча закрыла дверь его кабинета.
Дома меня ждал Миша Серегин. Анюта была рядом.
— Вы Лисицыну звонили?
Тон такой требовательный, точно это входило в мои обязанности.
— А ты с ним знаком?
— Мама…
Он замялся, опустив длинные темные ресницы.
— Ей было бы приятно… Мы поминки устраиваем. Пусть придет…
Лисицын, мой бывший ученик, известный парикмахер, неужели она им пленилась?
Поймать Лисицына оказалось сложно: две бывшие жены и мать не знали, где он теперь живет, потому что свою однокомнатную квартиру он, кажется, обменял на большую, кооперативную, но без телефона… По рабочему же номеру в парикмахерской он был неуловим.
После ухода Миши Серегина Анюта повздыхала, нашла сухари и захрустела как мышь.
