Я начала теперь понимать все нелепые стечения обстоятельств.
— Маруся похвасталась Лисицыну, мол, там, за заграницей… миллион долларов можно отхватить за такую вещь… Нашла с кем откровенничать!
— Параша вшила туда несколько настоящих бриллиантов…
— С чего вы решили?
— Я читала воспоминания об этом…
Лужина аккуратно собрала свои бумажки и тяжело пошла к двери. На пороге обернулась, посмотрела многозначительно.
— Я ничего не говорила, вы — не слышали…
— Пойди к Олегу, — сказала я, но Лужина сверкнула глазами:
— Как же, так и разбежалась.
Ее душа показалась мне пустым дуплом, затянутым паутиной.
Несколько лет назад мне позвонила дама по имени Анна.
— Можно Марину Владимировну? Ах, это вы, чрезвычайно приятно! Мне любезно дала ваш телефон прекрасная Галатея…
— Кто-кто?
— Ах, вы не в курсе?! Так называют Вику Лужину реставраторы. Понимаете, я слышала, что у вас есть одна вещь, остро мне нужная…
— Ничего не понимаю.
— Да, разговор не для телефона… Если бы вы разрешили к вам подъехать…
Гостья приехала через час. Очень высокая, с маленькой, коротко стриженной головкой, маленькие бегающие глазки, круглое лицо, тонкий рот. Потопталась в передней, цепко и жадно огляделась.
Походила по моей комнате, прощупывая глазами и мебель и стены. Потом остановилась возле простой горки, без всяких завитушек, единственной семейной вещи, «память о прошлом, с приветом от любимой бабушки», как выражался Сергей.
— Мне нужна эта горка, — сказала дама напористо. — Продайте!
— Мы ничего не продаем! — Я обрадовалась, что Сергей не вышел из своей комнаты и не слышал ее голоса, он мог невоспитанно выставить ее за дверь.
— Все, что имеет цену, милочка, продается. Даю триста…
— Не просите…
— Нет-нет, погодите, триста я даю за горку, а за реставрацию, которую вы сделали, отдельно. Итого — пятьсот, идет?
Кажется, пора было звать Сергея.
— Если вас не устраивает цена, назовите свою. Можно же найти золотую середину.
Я предложила ей сесть, чтобы она успокоилась, у нее так бегали глаза, что я испугалась…
— Если честно — горка не вашего ранга. Остальные вещи у вас примитивные.
Она улыбалась, говорила напевно, как народные сказительницы, не давая мне секундной передышки.
— У вас нет фарфора, стекла коллекционного, у вас в ней стоят книги. Это кощунство!
— Ну и что?
— Я пять лет ищу такую. У меня и простенок по ней. Ну, называйте вашу цену…
— Хотите чаю? — Я постаралась увести ее на кухню, решив отвлечь от навязчивой идеи.
Но вечером мне позвонила Лужина и укоризненно сказала, что я не ценю ее доброго отношения. Анна оказалась очень важной дамой, которая не стояла за ценой, если вещь ей нравилась.
На этом странное знакомство не оборвалось. Анна начала мне звонить, приглашать на выставки, в театр, рассказывала, что оплачивает услуги искусствоведов, ничего без них не покупая. Вещи мелькали в ее квартире со скоростью ящериц. Ей все доставляло наслаждение: и процесс покупки с обязательной торговлей, и процесс продажи после реставрации, и обсуждение, разрабатывание планов по обстановке гостиной или кабинета.
Она не работала, пестуя позднего сына, «по часам» кормила болезненного мужа, но главной ее страстью был антиквариат. Анна жила, точно в объятиях спрута, опутанная сложными отношениями с Виталием Павловичем, с Лужиной и десятком других, которых она то осуждала горячо, страстно, то хвалила с тем же пылом, в зависимости от того, нужны ли ей люди эти в данный момент. Пока оказывались полезными, она обволакивала вниманием, а когда необходимость иссякала, забывала о их существовании. Могла позвонить по телефону, назначить встречу и не явиться. Исчезнув на месяцы.
Эта страсть иссушала Анну. Она казалась всегда голодной, не имея порой и трех рублей в кармане. Анна все время выкручивалась, занимая, отдавая, продавая…
И хотя продавала постоянно вещи дороже цены, по которой их купила, главным была не жадность, а азарт, риск, авантюра. В этом кружении и состояла для нее настоящая полноценная жизнь.
Анна с гордостью рассказала, что муж ее — самородок, из сибирской деревни, умеет с детства ковать лошадей и к ее страсти относится с некоторым все же пониманием. Еще его дед в 1918 году приволок из барской усадьбы, которую сожгли крестьяне, большую вазу.
