А еще Харитонов, например, нюх имел особенный на всякие празднования гостевые – свадьбы, крестины, поминки, юбилеи… Учует бывало, что в некоей квартире гульба идет, и туда. Звонит в дверь и, когда откроют, – а народ уже подшофе, и крепко – в квартиру заходит и с прибаутками представляется: «Харитонов моя фамилия, художник я гениальный, но, конечно, не признанный, начальством обижаемый…»
Все видят, что и взаправду – художник, человек необычный, оригинал, говорит культурно и бойко, шутить умеет занятно, а начальство, оно, известное дело, хорошему человеку всегда нагадить норовит. Потому к столу зовут присесть, подносят…
Случались, однако, и курьезы всякого рода. Как-то раз позвал Харитонов одного своего приятеля в гости. За беседою душевной вся наличность напитков была исчерпана, и тогда пригласил хозяин гостя на «охоту».
Пошли. Долго метались по табору улицы темной, пока не учуял Харитонов подходящую на вид квартиру. Позвонил в дверь наугад и ждет, когда откроют. Приятель, как видно, был стреляный воробей, а потому отстал где-то на полпролета лестницы и наблюдает. Дверь приотворилась, и из квартиры ароматы всякие аппетитные донеслись, голоса возбужденно-радостные… По всему чувствовалось – гуляет народ вовсю, не подвело, значит, чутье Харитонова. А тот, вдохновившись, сразу быка за рога берет: «Позвольте представиться… Понимаю, конечно, что незваный гость хуже татарина, однако…»
И видит затаившийся дружок, что Харитонов, увлекаемый мощным рывком, буквально влетает в дверной проем, и готов уже ринуться за ним, в чудесную эту квартиру, чтобы и самому вкусить дармовых наслаждений, как тут, Харитонов оказывается исторгнутым вон: ополоумевший, полуослепший, с разбитым в кровь лицом. И волшебная дверь с треском захлопывается перед ними.
Поднявшийся с трудом на ноги Харитонов, отплевываясь и утираясь, проворчал: «Что значит, блин, не везет! К татарам попали, и прямо-таки на Рамадан этот их».
– Зря это ты так про Харитонова, к чему такой сарказм? – сказал тут Немухин, оказавшийся по какой-то сонной прихоти опять рядом со мной. – Он человек болезненный был, это верно, но очень нежной души, и уж никак не сквалыга.
И Немухин, недовольно хмурясь, зашевелил бровями:
– Конечно, по пьяному делу мог он и начудить. Один раз, например, проспорил что-то и за отсутствием денег должен был согласно уговору выставить свою голую задницу в окно. Жил он тогда на Плющихе. Напротив его дома кинотеатр находился. И вот, когда по окончанию сеанса народ стал из кинотеатра выходить, влез Харитонов на подоконник, штаны спустил и своей голой задницей любителей кино поприветствовал. Интересно, что никто не обиделся. Все это забавно, но ни о чем из того, чем славился Харитонов, как художник, не свидетельствует. Это, так сказать, декоративная сторона жизни.
А что до Ситникова твоего, то уж он как никто другой цену себе знал. Ведь это он арт-базар в Москве закрутил! Сам заказы приличные имел, от дипкорпуса, конечно, и другим способствовал. Учеников держал. И именно в этом-то, заметь, а никак не в искусстве, весьма преуспел. Целый маскарад из жизни своей соорудил.
Вот ты говоришь: «Дрянь всякую жрал». Так это он для форсу. Всюду похвалялся, что на сорок шесть копеек в день живет, а сам на деле богатейший в Москве человек был. Одно собрание икон чего стоило! А фарфор, серебро, резная кость, – в голосе Немухина явно чувствовались нотки зависти, как у собирателя, приглядывающегося к чужой коллекции, – всего и не исчислить, чего в ухоронках его имелось.
Но что касается Харитонова, то не думаю я, чтобы Васька мог его чему-нибудь путному научить. Ты вглядись внимательнее в его картины! Харитонов художник цельный, трепетный, живопись у него без лукавства и баловства. Разве в ней есть что-либо от ситниковсковских выкрутасов?
«Моему ученику, Сашке Харитонову, при его мамаше-портнихе я твердил и пророчил, что он скоро будет знаменитым русским художником! А мамаша обливалась слезами от смеха! А я ходил к нему на Смоленскую и делал свое дело. Я пробовал себя как фанатичного педагога – учителя и наставника. Сашка был для меня подопытным персонажем. Мне удалось выполнить поставленную задачу, когда я добился, чтобы он делал холсты на подрамниках около квадратного метра. Сашка, рядовой «алкаш», хам, и его равнодушие мучило меня. Я из всех сил носился с ним по знакомым, призывая купить его картины. Когда я никому не мог всучить их за десять, пятнадцать, тридцать, сорок рублей, я занимал деньги у Алпатова и даже у Чегодаева. И сам покупал эти картины. Около пятнадцати штук я у него купил. “Мальчик с вытянутой перед собой светящейся палочкой, со смычок длиною, конец ее светится, в карнавальном костюме идет по холмику, в полусумерках”. Сейчас ей цена тридцать тысяч. Я всюду, где только мог, посылал к нему слоняющихся без дела. К нему стали ходить, смотреть разные знакомые, пошли всякие слухи… Сашка работал с увлечением, а я его наставлял… А теперь хоть расшибись, а имя Харитонова входит в историю современного русского искусства».
