Поставляю также уведомить, что Красноуфимская станица, состоящая в Пермской губернии, имеет в землях недостаток и весьма дальний переход из домов для исполнения службы на линию, что служит им немалым отягощением. А при том и в проезде для осмотра казаков казне разорение. Дабы от сих невыгод устранить оную станицу, не благоугодно ли будет Вашему Высокопревосходительству повелеть означенных красноуфимских казаков перевесть на линию Новоилецкую в форпосты Изобильный и Новоилецкий по пятидесяти семейств, а на половинные между ними отряды по двадцать пять…»
Пробежав рапорт казачьего атамана, повертев в руках, Эссен швырнул его обратно на сукно. Отошел к окну. Опершись рукой об оконную раму, прищурился, глядя за Урал, где, не видимая из канцелярии Отдельного Оренбургского Корпуса, лежала эта злополучная Новоилецкая линия.
— Что ж, поелику за всеми увещеваниями желанием не селитесь, так ныне приступим к такой мере, какая живо даст другой оборот в сем деле… — Эссен, в два шага оказавшись у стола, так схватил колокольчик, что за дверью дежурный офицер выпучил глаза, соображая спросонья: не пожар ли?
Солдаты привычно шли в ногу, хотя уже без должной дистанции в шеренгах и рядах. Кто, звякая котелком о ружье, забегал сбоку переброситься шуточкой с приятелем, кто присаживался у дороги перемотаться, кто отставал по нужде. От самого Красноуфимска тащились медленно, абы как.
Одной из обозных фур, крытой навроде киргизских кибиток, правил денщик начальника команды, Никифор Фролов. Офицер же, после вчерашнего прощания с милой мещанкой, дремал на медвежьей шкуре. На особо озорных кочках подпоручик, разлепляя правый глаз, секунду-вторую тупо вглядывался в согнутую спину денщика и снова отпадал в пьяные воспоминания. Фролов же наблюдал, как все заметнее отстает худой солдатик из последних рекрутов.
Сам Никифор, отслужив положенный срок, получив личную свободу, не возвернулся в родную деревеньку, а остался в денщиках. Год назад попал к Тамарскому. Отполированный службой, он давно забыл свое мужицкое прошлое.
Солдатик с трудом удерживался в хвосте колонны. Стараясь облегчить сбитые ноги, он в каждом шаге припадал к земле. Забирая влево, мягко натягивая вожжи, Никифор подогнал сбоку:
— Эдак один плестись останешься.
Солдатик вытаращился. Отплевывая пыль, не упустил оправить за спину съехавшую при такой ходьбе ружейную лямку.
— Право, олух! — продолжая осматривать его, рассудил Фролов.
Растерянно хлопнув ресницами, с тоской поглядывая на уходившую колонну, солдатик перемялся и выжидающе молчал. Никифора позабавила его пугливость. Еще в Красноуфимске, перед выступлением, приметил, как капрал чистерил его за опухшую, в грязных пузырьках, ногу, хотя в конце и позволил идти вне строя. Никифор же был и того хуже — денщик.
— Небось портянки ленился стирать, экий дурень. Навтирал грязи… Это ж не лапти, понимай, — досказал он поласковее.
Солдатик украдкой прикидывал расстояние до уходящей все далее команды. Слизывая губы, весь подался в ту сторону.
— Да не дергайся! Хромой жеребец… Залазь уж, — Никифор, склонившись и ухватя за ствол ружья, затянул солдатика на облучок.
Поехали. Солдатик держался на краешке. Опустив с ноги сапог, потирал голенище, наслаждаясь передышкой. На тряских местах оборачивался, вглядывался в глубь фуры. Офицер болтал сонной головой, пока солнце не нагнало обеденной духоты.
— Никифор… Никифор?! — неожиданно разнеслось за спинами. — Слышь-ка, Никифор… Голова раскалывается…
— Прикажете остановить?
— Да не-е…
— Тогда, мож, распаковать?
— Куда это мы? — офицер попробовал выглянуть за полог.
— Так на хутор дальний. Не то, помню, Чигвинцевых, а то, мож, Криулинских, ваше благородие. Казаков карать. Ай запамятовали? — выкрутив мощный торс, возница всмотрелся в бескровное подобие лица, сострадающе покачал головой. — И бумага при вас имеется…В кармане-то пошарьте.
Тамарский прощупал сквозь сукно камзола свернутый вчетверо пакет, но доставать не стал. Откинувшись назад, громко и фальшиво запел:
Генерал-то немец ходит,
За собою девку водит.
Водит девку, водит немку,
Молодую иноземку…
