— Догоним!
Подождав, пока пыль спрятала последнего казака, а возле кибитки письмоводителя задержались одни голопузые мальчишки, казаки грянули в юрту. Вылетел, пробившийся сквозь войлок, резко заглушенный женский вскрик. Потом возня и сопенье слилось с потасовкой маленьких драчунов возле юрты. Потом, откинув вбок кошму, вышел, держась за выбитый глаз, работник письмоводителя. Потом еще раз вырвался взвизг.
Ежегодно войсковой атаман делал личный смотр казакам. Приезд на Новоилецкую линию был вызван многими причинами.
Углецкий ступал мелко. Нога следовавшего за ним Аржанухина беспрестанно зависала в воздухе, и, только отдав ей полное внимание, есаул избегал снять с атамана сапог. Да и то чуть было не налетел на спину Углецкому, когда тот остановился напротив казака-татарина.
— Хотя б засучил, Аника-воин, — атаман концом трости, которую в последнее время стал носить вместо потяжелевшей сабли, повздергивал спускавшиеся за кончики пальцев рукава халата.
Казак улыбался, явно польщенный вниманием атамана к его долгополому халату. По-русски он понимал плохо.
Углецкий оглядел всех разом. В строю пестрели халатами не одни татары и башкирцы, наряженные на Новоилецкую линию из дальних кантонов. Имели на плечах сей род одежды и многие коренные русские казаки. Углецкий горько вздохнул и засеменил дальше. Собранные в строй казаки, как летней стражи, так и заселяющиеся коренным образом на Изобильном Чесноковской и Красноуфимской станиц, кто в замятых полукафтаньях и пыльных шароварах, кто в халатах, подтягивали стойку — снова, размякая лишь золотой мундир, проходил атаман к очередному в строю. Ввинтив каблук у последнего, он неожиданно живо обернулся. Кто-то показывал кулак, Углецкий опешил, подался назад и остался на месте только благодаря вглубившимся в красный суглинок каблукам. Сообразив, что кулак адресован не ему, а расхлябанной кучке башкирцев, Углецкий поманил казака и таким лихим ударом сбил с него шапку, что, поднимая ее, тот еще отмахивался от заполонившего уши звона.
— Довольно с меня. Распускай! И пойдем, Степан Дмитрич, дашь испить чего-нибудь — упарился.
Махнув казакам расходиться, Аржанухин повел атамана к продуваемому ветром балагану.
— Служишь ты, есаул, сносно… Однако, Степан Дмитрич, подан на тебя рапорт… Чья рука, поди ж, догадываешься? — Углецкий вяло ковырялся в принесенной заедке к квасу, первую кружицу которого осушил залпом.
Аржанухин кивнул. Он был спокоен, только нет-нет да и потирал кончик носа.
— А знаешь, так и обскажи истину! — неожиданно вспенился Углецкий. Соскочив с лавки, он с таким напором вкопался перед есаулом, что тому пришлось вжаться в плетень. — Джанклыча отпустил? Так. Ну.
— Плевелы, ваше превосходительство…
— Что?! Что плетешь?!
— Наговоры. Султанский писарь, хорунжий башкирского кантона Биккинин, за то что по предписанию его высокопревосходительства генерала Эссена Петра Кирилловича и сверх желания моего…
— Остынь, остынь, батенька мой, что это ты как по писаному. — Вспышка гнева прошла, и Василий Андреевич, казалось, сам застыдился ее. — Как другу обскажи. Уж не утомляй старика.
Из рапорта в Пограничную комиссию хорунжего Хабидуллы Биккинина
«…по возвращении из степи на линию и явясь к Аржанухину, объявил оному о злодействиях киргизца Джанклыча Уразакова, узнанных в степи…»
Углецкий высоко ценил Аржанухина, понимая, как тяжело тому в поистине тяжкое для линии время. Ведь при его предшественнике, полковнике Донском, линия еще была почти условной и не суживала так владения киргизцев. Углецкий не сомневался, что есаул всегда действует в пользу пограничности.
Облапанная рассветом, луна с трудом добрасывала бледный отблеск к ногам дремлющего киргизца. В своих находах на двор Свиридовых, где батрачила жена его Тогжан, Байбатыр Урманов давно приладился ходить и уходить незамеченным, имея в товарищах лишь темное время. И вот сейчас встретит он утро возле дома сотника, к которому решил проситься в работники — степь стала ему злой мачехой.
Вышла Тогжан. Она робко улыбнулась мужу, и Байбатыр увидел, что она не сомкнула глаз. Удобней подогнув ногу под себя, Байбатыр запел вполголоса, стараясь отогнать подальше черную тоску. Выглянула и мигом исчезла за дверьми, испугавшись, жена сотника.
