— Стоять, генерал!
— Остановись!
Люк принял их выкрики за обычное приветствие, и его собачьи чувства совсем успокоились. Он тут же позабыл о своем первоначальном смятении. Но вместо того чтобы вытянуться по струнке и смотреть генералу в глаза, пока он не разрешит идти, длинные шинели вытащили из ножен блестящие острые сабли и стали резать генералу мундир. Один кавалерист спарывал золотые аксельбанты, а второй схватился за украшенный кистью эфес сабли генерала. И тогда Люк разозлился по-настоящему.
— Р-р-р! — грозно зарычал он и, с волчьим проворством бросившись на одного из солдат, попытался вцепиться ему в горло.
— Молчать, собака генеральская! — рявкнула вторая шинель.
Сверкнул клинок, и собачий хвост упал на тротуар.
Сначала Люк даже не ощутил боли. Удар, нанесенный сильной, сноровистой рукой, был так скор, что он ничего не почувствовал. Увидел только, что хвост взлетел в воздух, и стрелой кинулся его ловить. А уши, чуткие уши вдруг услышали оглушительный смех:
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
И тут пришла боль.
Открыв пасть, Люк пытался найти, где она. Поворачивал голову, хотел что-то поймать, но ничего не получалось. Он всегда легко мог схватить себя зубами за хвост, но сейчас ловил лишь воздух. Только согнувшись пополам, он дотянулся языком до обрубка. Лязгнул зубами, хотел откусить хвост вместе с болью, но вдруг почувствовал дразнящий запах и вкус собственной крови. К страданиям примешалось наслаждение, но через секунду боль вернулась с прежней силой, и Люк застонал, как человек:
— О-у-у-у-у!
У генерала дрожали губы. Привычным движением он потянулся к сабле, рука, маленькая стариковская рука напряглась, готовая к действию, но пальцы схватили пустоту, и он вспомнил, что сабли у него уже нет. Генерал опустил голову, не в силах ступить ни шагу.
— Пойдем домой, Люк, — тихо сказал он стонущей собаке. — Улица больше не наша… Пойдем!
Мальчишки, хохоча, бежали за ними следом. Один, в слишком больших для него валенках, подобрав отрубленный хвост, размахивал им и вопил:
— Барин, хвост потеряли! Барин!..
Остальные покатывались со смеху.
— Ура! — горланили они что есть мочи. — Ура!
Генерал быстро шел, не поднимая глаз. За ним, неловко подпрыгивая, спешил Люк.
Генеральша остекленелым, мутным взглядом встретила их у ворот.
Оба лишились своей гордости: генерал — длинной сабли, а пес — длинного хвоста, и генеральша всплеснула руками.
— Господи помилуй! — прошептала она и спрятала лицо в ладонях.
Люк посмотрел на нее, подняв влажные глаза, и заплакал еще сильнее, еще громче, точь-в-точь как несчастный ребенок:
— О-у-у-у!
Тяжелые, горькие времена настали для Люка.
Хвост давно зажил, но от него остался только кривой, куцый обрубок. Совсем маленький, как у мопсов, коротконосых мопсов, которым хозяева, дворники, отрубают топором хвосты, чтобы эти мелкие собачки стали злобными.
И вот Люк снова встретился с шинелями и красными кокардами.
На этот раз шинели пришли к нему сами.
Ранним утром, когда у генерала еще спали, кто-то позвонил в дверь. Позвонили резко и зло, как никогда прежде, и в темный коридор ввалились несколько человек с винтовками в руках.
Люк недобро посмотрел на незваных гостей.
Сначала он разглядел их сапоги. У себя в доме он таких раньше не видел. И ему сразу же захотелось попробовать их на зуб. Пес вытянул задние лапы, точь-в-точь как волк, и попытался приподнять хвост, преграждая сапожищам путь. Он хотел по привычке махнуть хвостом, как опахалом, но коротенький обрубок лишь чуть-чуть дернулся в сторону. Люк посмотрел вверх, заметил винтовки с красными бантами — и забился в угол, сжался, сразу став чуть ли не вдвое меньше.
В его собачьей голове замелькали картины: перекресток, шинели, сверкающие клинки, алые ленты и боль, боль вместе с запахом крови. И, еще глубже забившись в угол, он лег, свернувшись клубком. Лежал и молчал.
Молчал и его хозяин.
Только стоял, застегивал и расстегивал шелковый халат, из-под которого виднелись синие штаны с красными лампасами, и слушал суровые, чеканные слова, которые так странно, непривычно звучали здесь этим ранним утром.
Говорил совсем молодой плечистый парень в студенческой тужурке с золотыми пуговицами и кавказской папахе. Когда он снял эту дикую кудлатую шапку, из-под нее неожиданно появилось вытянутое белобрысое темя. Парень достал из папахи пожелтевший листок бумаги, водрузил ее обратно на голову и начал читать:
