В местечке уже не понимали, как раньше жили без доктора Хайкина.
— Врач от Бога! — повторяли женщины. — Только посмотрит, и любую болезнь как рукой снимает.
— Свое дело знает, — соглашались мужчины. — Повезло нам с ним…
А ведь он и лечить-то в местечке начал будто не по-настоящему, а в шутку, дурачась. Стоял себе на площади, и вдруг мимо прошла еврейка в платке, ломая руки.
— Молитесь, евреи, за моего сыночка! — надрывалась она. — Читайте псалмы за мое сокровище!..
Хайкин стал ее передразнивать. Женщина кричала во весь голос, а он подпевал на святом языке: «Лефурконох саборис!»[31]
Но вдруг бросил взгляд через площадь, сел в пролетку и приказал солдату править вслед за женщиной.
— Покажи язык! — крикнул он больному ребенку, войдя в дом, и щелкнул мальчика по носу. — Покажи, шельмец, кому говорю!..
Через несколько дней ребенок выздоровел, а женщины стали толпой бегать за доктором с черной бородкой:
— Ой, добрый человек, спаси мое дитя!..
В лагере Хайкину делать было нечего. Каждый день солдатам зачитывали приказ не есть сырых овощей и фруктов: в округе свирепствовала холера.
— Слушаюсь! — брали под козырек солдаты и отправлялись в набег на сады и огороды.
Как ни странно, ни один солдат не заболел, зато в местечке больных было полно, и доктор Хайкин объезжал в пролетке дом за домом.
Денег он не брал. Когда ему совали монету, он плевал на нее.
— Скажи: «Лефурконох саборис!» — приказывал он хозяйке. — Скажи: «На помощь Твою уповаю, Боже!»
Женщина смахивала слезы и послушно повторяла:
— На помощь Твою уповаю, Боже…
— На тебе, что нам негоже! — отвечал офицер и выходил прочь.
Зато он везде вел себя как дома. Со всеми был на «ты», войдя, тут же хватал девушку в объятия, усаживал к себе на колени и требовал, чтобы поцеловала в щеку.
Девушки визжали, вырывались, а родители только стояли в сторонке, отец — обнажив голову, мать — теребя передник, и смущенно, глупо улыбались с местечковым почтением к безумному доктору.
— Сумасшедший, что с него взять, — тихо говорили, опустив глаза, — полоумный…
Приходил он и в бедные дома, и в те, что побогаче, на самой площади.
— Светило! — восторгались женщины. — Профессор!
Новые пациенты появлялись каждый день, но доктор Хайкин успевал везде.
— Вон отсюда! — кричал он на мужчин, входя к больной. — Быстро!
И, еще до того как они успевали закрыть за собой дверь, приказывал:
— А ну, покажи животик!
Он так увлекся практикой, что, едва войдя, сразу брал девушек и молодых женщин за руку, чтобы проверить пульс, и велел раздеваться.
Девушки отпрыгивали в сторону:
— Вас не ко мне позвали, к ребенку! Вон он лежит, а я здорова.
Но Хайкин только рукой махал.
— Ладно, ладно. Показывай живот…
Он не постеснялся даже раввина. Как-то раз тот позвал Хайкина к жене, а доктор схватил за руку его дочь и попытался усадить на колени.
Раввин нахмурился. Держа в руке меховую шапку, в одной ермолке, покачал головой.
— Гм! — Ему очень не понравилась выходка офицера. — Это…
А Хайкин снова выкинул одну из своих штучек.
— Веяцмах![32] — бросил он в ответ.
Собравшиеся в доме евреи увели раввина в комнату, где тот вершил суд.
— Да он же совсем сумасшедший! — объясняли они раввину, крутя пальцем у виска. — Полоумный!
Покончив с визитами, Хайкин объезжал лавки. Требовал упаковать товар и отнести в пролетку. Покупал все подряд, продукты, материю. Евреи давали ему все, что пожелает, немного обвешивали, немного обсчитывали.
