— Возьмите с собой, молодцы. Один мешочек всего…
Солдаты молчат. Не знают, то ли сначала позабавиться с девушками, перекидывая их друг другу, как мяч, то ли сразу прогнать взашей, чтобы больше не смели болтаться у военных поездов. Только Васька, шестнадцатилетний мальчишка со взрослыми глазами, шутник и балагур, серьезно смотрит на девушек и строго спрашивает:
— А что везете, бабоньки, черную муку али белую?
— Черную, миленькие, ей-богу, черную… — клянутся девушки.
— Ха-ха-ха! — хохочут солдаты.
Смех гремит, как пустые бочки.
— Дурные бабы… Ха-ха-ха…
* * *
Горбоносый парень в кожанке с вышитой на груди звездой притаскивает целую кипу бумажек и расклеивает их на запыленных стенках вагонов. Солдаты натягивают гимнастерки и кучками по нескольку человек подходят посмотреть.
На одном вагоне приклеена газета, а поверх нее — военные приказы, напечатанные на машинке. Но это не интересно. Не все ли равно, занять еще один городишко, оста вить еще один городишко?
Куда интереснее яркие плакаты, нарисованные красной, синей и зеленой краской: вот солдат воткнул пику генералу прямо в задницу, и красная краска бьет из нее ключом. Или вот лежит помещик, а крестьянин встал ему на жирное брюхо ногами, проткнул каблуками до самых кишок. Васька, кривляясь, вслух читает стишки под рисунком, и солдаты хохочут во все горло:
— Во дают… Здорово…
Но лучше всего вышел поп: огромный, на весь плакат. Сидит, масленые глазки — как щелочки, на брюхе крест, толстые, короткие руки жадно тянутся из широких рукавов к жирной утке и корзине яиц — подаркам, которые принесли ему тощий, хилый мужичок с такой же тощей женой. Они кланяются, просят, чтобы поп взял подношение.
— Хе-хе-хе! Что, уточки хочешь? — спрашивают попа солдаты. — Ха-ха-ха! Что, яичек захотелось?..
Мужики и бабы стоят в стороне, глупо и смущенно улыбаясь. Они сами до сих пор носят яйца и кур своему сельскому попику. Но сейчас, может быть, им разрешат провезти по паре мешков муки. Вон, те девки сумели договориться. Правда, солдаты вовсю им подмигивали, а ведь их, солдат, в вагоне много… Очень много… Но ехать-то надо. Вдруг их тоже как-нибудь возьмут? И они смущенно улыбаются вместе с солдатами, хоть и знают, что это богохульство, и смеются, но так тихо, что не поймешь, свои они или враги.
Около вагона с лошадьми стоят две крестьянки, мать и дочь, и просят:
— Возьмите нас, ребята, мы вам сальца дадим…
— Здесь нельзя сало есть, — усмехается украинский хлопец. — Вон тот жидок со звездой запретил…
Крестьянки не понимают и продолжают упрашивать:
— Хлебушка дадим… Ситного…
Тут встревает Васька. Подмигивает и говорит:
— Можно, бабонька, можно взять… Только… Только спать придется, понимаешь?
Дочь опускает глаза и убегает. Но мать сует в вагон голову и говорит холодно, равнодушно, будто в лавке:
— Ладно, ребята, хорошо…
И тут же вместе с мешком под хохот и веселые крики бойцов вылетает обратно.
— Да пошла ты, ведьма старая!..
* * *
Рыжий мужик, крепкий, широкоплечий, настоящий богатырь, шепчется с рослой, полнотелой дочерью. Солдаты обещали, что пустят ее в вагон, но очень много ей подмигивали. Мужик долго чешет в затылке и наконец решает:
— Хорошо, молодцы, но меня на крышу пустите. Хотя бы на крышу…
— Нет, папаша, — не соглашаются солдаты, — ты не поедешь. На кой ты нам нужен?..
Мужик равнодушно перетаскивает мешки с места на место.
Поезд готов отправиться в путь. Паровоз смазан и вычищен. Двери вагонов надписаны мелом. Солдаты уже боятся отойти и справляют нужду прямо у колес. Осталось лишь одно.
Из того самого вагона, куда рыжий мужик хотел пристроить дочь, надо вынести тифозного. Уже сутки, как он стонет на соломенной подстилке. Он не ест, и куски хлеба горкой лежат возле него, как сено возле больной лошади… И вот двое санитаров в белых передниках вытаскивают носилки, накрытые шинелью.
— С дороги! — зло кричат они на солдат. — Разойдись!
Вступают в дерьмо и ругаются:
— Ишь, нагадили, черти…
Солдаты не спешат их пропустить.
Из-под шинели торчат новые сапоги, и солдаты, тряся чубами, со злостью думают, что эти сапоги скоро достанутся «белым передникам». Вот и не хотят дать санитарам дорогу. Из открытого окошка в вагоне появляется лошадиная голова. Конь прядает чуткими ушами, раздувает ноздри, выгибает крутую шею. Он почуял войну, раны и кровь, и тоскливое, протяжное ржание разнеслось по округе.
