Все вокруг плыло будто бы во сне, только я никак не мог очнуться. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы этот чертов узор наконец распутался и сложился правильно, как надо! В какой отряд я должен был вступить, куда наняться, чтобы мир стал любящим, справедливым, милосердным?! На любых условиях служил бы верой и правдой, не щадя живота своего, клянусь! Слезы катились из глаз, я не мог вымолвить ни единого слова, не думал ни о чем, растворился, утонул в теплом свете, будто снова прижал к себе Искру, зарылся лицом в ее густые рыжие волосы…
— Ты чего, нюни распустил… Соберись, д-д-давай, перед упырем этим не хнычь, с гордо поднятой головой жили, так и помрем…
«Дикий гусь» от рождения и до гробовой доски, нет у меня другой судьбы и не было никогда. С пустыми руками или с мечом, на бранном поле или на плахе, сейчас или завтра — какая разница?! Я бежал от тебя со всех ног и вот черный конь галопом несется навстречу. Всадник, закованный во тьму небытия, улыбается мне, костер рыжих волос полыхает на ветру.
Ты мой дом, здесь мое место, пора просыпаться:
— Рив, я пришел отдать свой долг!
Ранним утром следующего дня рив Вышегорья покинул развалины Цитадели. При оружии, в полной походной выкладке, без спутников и провожающих. Шел размеренным шагом, никуда не спешил. На середине моста перегнулся через парапет и заглянул вниз.
Вечный Страж неподвижно лежал на дне глубокого рва.
— Хреново выглядишь, страшила! Зловредный черт какой попался, — рив говорил так, будто точно знал, что чудовище его слышит и понимает. — Верю, ты выкарабкаешься! И не таких грамотеев на своем веку видывал…
Горбун уже поджидал его у ворот, сидел на вьючниках, грелся на солнышке, выводил умело на своей тростниковой свирели высокий светлый плач о несчастной любви, разлуке и утраченном доме.
Рив остановился, сбросил седельные сумки, постоял тихонько, дослушал песню до конца.
— Мир, брат! Готов поставить сто золотых: с языком у тебя все в полном порядке. Инструмент только с виду простой, играешь ты превосходно.
Горбун улыбнулся ему широкой открытой улыбкой, отложил свирель и взялся за секиру.
— Ты пришел по своей воле, — запротестовал рив. — Не хочу тебя убивать, деньги мне не нужны, забирай все, что понравится, и уходи! Давай разойдемся с миром!
Грозно звякнули кольца в ответ, кровь потекла по левому предплечью.
— Ладно, как знаешь, — рив надел шлем и взялся за короткий меч. — Уговаривать не стану!
Горбун с укором покачал головой, показал рукой, мол, доставай большой.
— Нет, он не подходит для поединков, лучше этим…
Тяжелая секира сразу сломала клинок на две части, чекан продержался чуть дольше. Рив тяжело дышал, стоял, припав на колено, левую половину лица заливала теплая липкая кровь, смятый треснувший шлем валялся в пыли.
— Ладно, твоя взяла! — королевский палач поднялся, извлек из черных ножен двуручный.
Глаза Горбуна светились радостью, ноги пританцовывали. От избытка чувств он даже крутанул секирой над головой прежде, чем ринулся вперед.
Меч палача описал длинную дугу и вскрыл ему горло. Блаженная улыбка застыла на благородном лице, голова запрокинулась, из распахнутой раны наружу со свистом рванули струи раскаленного пара.
— Твою же… — палач отшатнулся, завороженно наблюдая, как неведомая сила с хрустом и скрежетом выворачивает Горбуна наизнанку. Искореженное тело вдруг разом вспыхнуло, взорвалось, дымящиеся ошметки плоти, осколки костей и ребер брызнули в разные стороны, жаркое пламя взвилось к небесам.
Пса сбило с ног, он рухнул навзничь и сразу утонул в мягких теплых объятиях пепла и праха. Лежал с открытыми глазами, широко раскинув руки. Огненный вихрь вился над ним, рос, поднимался все выше и выше, становился плотнее, в сполохах пламени уже угадывались грозные очертания грядущего бога. В ушах колотился голос Баламута Блаженного, не ерничал, не кривлялся, не бормотал, читал торжественно, нараспев:
— Вместо пепла — пламя, вместо плача — радость, вместо унылого духа — славная одежда…
«Свершилось, любовь моя! Пламя и слава — все, как было обещано, — подумал Пес. — Почему же я не чувствую радости?»
