А еще эта его нервозность… и готовность помогать секретарю с раздачей бумаги или прочих канцелярских мелочей… и вообще, его внимание к Ксюше, которое, впрочем, Акулина истолковала по-своему.
В первый раз она заглянула в подсобку где-то спустя месяц после разговора Стаса с «котенком».
Не обыскивала — осматривалась просто, но ничего такого, что могло бы ее внимание привлечь, не заметила. И во второй раз… и в третий… она обшаривала комнату аккуратно и деловито, сама не понимая, зачем ей это надо. Но постепенно пришла к выводу: что бы ни искал тут Стас, но спрятано это хорошо, вероятнее всего за коробами с бумагой.
Тогда-то Акулина, подгадав момент, и устроила настоящий обыск. Девушкой она была крепкой, но все равно ей пришлось нелегко. Бумага оказалась довольно тяжелой.
Зато в одной коробке, скрытой за другими коробками, обнаружилась вот эта шкатулка.
— Я взяла ее только потому, что она нужна была Стасу, — Акулина провела сложенными щепотью пальцами по крышке. — Настолько нужна, что он просто извелся весь… трус! Всегда он был трусом.
Акулина забрала шкатулку домой и засунула ее на дальнюю полочку. Сама по себе шкатулка ее не интересовала, другое дело — реакция Стаса. Теперь Акулина следила за ним еще более пристально.
Она боялась упустить момент, когда Стас обнаружит пропажу.
А он все медлил и медлил, явно тянул время, хотя тот, вернее, та, с кем Стас говорил, и настаивала поторопиться. Как Акулина это поняла? По его телефонным разговорам, которые становились все дольше и напряженнее. Стас, увидев номер на мобильном, вскакивал, менялся в лице — он уже не давал себе труда скрывать раздражение, — и выходил из кабинета. Отсутствовал когда пять минут, когда десять, но возвращался взбудораженным, злым. И злость эту он выплескивал на того, кто ему под руку подвернется.
Однажды он и вовсе звонок сбросил.
— Потом я как-то в курилке с ним столкнулась. Он же редко курил. А тут стоит, взгляд в стену вперил, руки трясутся. Сигарету до губ с трудом доносит… Я и поняла, что он ходил тайник проверять.
Акулина вздохнула.
Ей казалось, что момент триумфа должен быть другим, ярким, что он искупит всю ту боль, которую ей довелось испытать по вине этого человека. А в действительности она вдруг поняла, что ей нет дела до Стаса. Она уже давно сама по себе.
И, наверное, снова способна стать счастливой.
— Потом его убили…
— Вы испугались? — спросил Игнат.
— Нет. И не раскаялась в том, что сделала. Виноватой, если хотите знать, я тоже себя не считаю. Он сам влез в это дело, каким бы оно ни было. И получил по заслугам.
Шкатулку Игнат прихватил с собой, нес ее под мышкой, без всякого уважения к исторической ценности вещи. Он подозревал, что дело тут отнюдь не в истории, вернее, в ней, но не столь уж давней.
В машине Игнат сунул шкатулку в руки рыжей, велев ей:
— Держи.
Она кивнула. Задумчивая. Растерянная. Сложно привыкнуть к тому, что люди, которых она знала и наверняка считала близкими, почти родными, на самом деле вовсе не таковы, какими казались. Но держится она неплохо, с учетом того, что ее едва не пристрелили. Ни слез. Ни истерик. Ни жалоб. Только хмурится и нос трет.
— Все равно не понимаю… — вздохнула Ксюша и посмотрела на Игната искоса.
Потому, что история — такая, надвое разломанная, но с одними и теми же героями.
— Поехали, прогуляемся…
Он вырулил к озеру. Поговаривали, что некогда на этом самом месте стояла церковь, будто даже чудотворная, но в безбожные советские времена было принято решение церковь снести. И то ли силу заряда рассчитали неверно, то ли не учли особенности грунта, но котлован вышел огромный, а на дне его открылись родники. И, сколько ни пытались строители отвести воду, не получалось ничего. Тогда котлован расширили и превратили в озеро.
А вокруг устроили парк.
От парка мало что осталось — пара десятков старых тополей, клен, рассеченный ударом молнии надвое, и старая карусель на ржавых цепях. Игнат помнил это место другим и сейчас почти расстроился, увидев пестрые палатки, лотки и разноцветные зонтики открытых кафе.
— Посиди тут, — он устроил рыжую на лавочку и отошел.
