Мирабу помолчал и продолжил:
— Что же касается египтян, то это в основном выходцы с юга. Эти люди обладают чувством собственного достоинства, гордостью, упорством и непоколебимой верой. Они способны выносить страшные мучения и спокойно переживать сокрушительные трагедии. В отличие от чужеземцев, они прекрасно осведомлены о том, что делают. В своих сердцах они верят, что тяжелый труд, которому они посвятили свою жизнь, — это славная религиозная обязанность, долг перед божествами, форма послушания тому, кто восседает на троне. Злоключения для них — это благоговение, эйфория и наслаждение. Их огромные жертвы — знак подчинения воле божественного человека, который простер себя над бесконечным временем. Мой господин, разве вы не видите, как на пылающей полуденной жаре, под обжигающими лучами солнца они раскалывают камни, подобно молнии, и с решимостью, подобной судьбе, распевают свои ритмичные песни и слагают стихи?
Слушатели были восхищены образной речью архитектора и в порыве экстаза и радости принялись аплодировать. Мужественное лицо фараона просияло. Он был доволен. Хуфу повелел всем встать и сам поднялся с ложа. Размеренной, полной достоинства поступью он подошел к южному краю широкого балкона. В бархатном небе, отражаясь в водах Нила, плыла полная луна, мириады звезд усыпали черный бархат небосвода. Наслаждаясь чудесным видом, Хуфу вглядывался в простиравшиеся вдаль очертания плато мертвых, на святой земле которого в свете луны виднелись длинные цепочки силуэтов. Какая грандиозность, какое великолепие! И какие страдания и усилия! Было ли правильно лишать жизни столько достойных душ ради личного возвышения? Мог ли он управлять подобным образом таким благородным народом, чьим сокровенным желанием было счастье своего царя?
Внутренний шепот был единственным беспокойством, порой пробивавшимся в его груди, преисполненной бесстрашия и веры. Шепот этот казался ему похожим на одинокую звездочку, мерцавшую вдали. Что-то ее, видно, тоже беспокоило, и эта мысль доставляла фараону мучения. Внутри все еще сильнее сжалось, и собственные безмятежность и блаженство стали ему вдруг омерзительны. Боль сдавила грудь. Фараон резко повернулся спиной к плато и с гневом обрушился на своих друзей:
— Скажите же мне, кто должен отдать свою жизнь и ради кого? Народ за фараона или фараон за народ?
Присутствующие лишились дара речи, но через минуту командующий Арбу нарушил молчание. Его голос звучал взволнованно:
— Все мы — народ, солдаты и жрецы — отдадим свою жизнь за фараона!
Принц Хорсадеф, один из младших сыновей царя, с пылким чувством добавил:
— И принцы тоже!
Царь улыбнулся, и с его благородного лица исчезла тревога. Визирь Хемиун сказал:
— Мой господин, ваше богоподобное величество! Зачем отделять великодушного себя от народа Египта? Это равносильно тому, как если бы душу отделять от тела. Вы, мой господин, символ чести и возвышенности египтян, цитадель их силы, вдохновение их духа. Вы наделили их жизнью, процветанием, могуществом и радостью. В их привязанности к вам нет ни унижения, ни раболепства, только искренняя преданность и почтенная любовь к своему правителю и своей родине.
Царь был очень доволен тем, что услышал, и широким шагом вернулся к своей позолоченной софе, но принц Хафра, наследник престола, еще переживал по поводу недавних опасений отца.
— Зачем ты нарушаешь свое душевное спокойствие такими пустыми сомнениями, отец? — спросил он. — Ты правишь согласно воле богов, а не желаниям народа. Ты сам, только ты, решаешь, как поступать со своими людьми, и не должен спрашивать себя, что тебе делать, когда они задают тебе этот же вопрос!
— О мой сын! Неважно, насколько другие цари превозносят себя. Твоему отцу довольно сказать: «Я фараон Египта», — ответил Хуфу, облокотившись на подушки. — Речь Хафры была бы к месту, если бы мой сын говорил это слабому правителю, а не всемогущему Хуфу — Хуфу фараону Египта. И что такое Египет, как не величайшая работа, за которую нельзя было взяться, не пожертвовав людскими жизнями? И какова ценность жизни одного человека? Она не стоит и высохшей слезы того, кто смотрит далеко в будущее и ставит перед собой грандиозные цели. Ради этого я без малейших колебаний буду проявлять жестокость. Я буду карать твердой рукой и обрекать сотни и тысячи на невзгоды и лишения — не из-за собственной глупости или деспотичного эгоизма, но потому, что мои глаза способны заглянуть за пелену горизонта и узреть славу и великолепие нашего отечества. Царица много раз обвиняла меня в жестокости и угнетении народа, но это не так, ибо кто же Хуфу, как не провидец и мудрец, одетый в шкуру пантеры, в груди которого бьется сердце распростершего объятия ангела?
