Белый зверек перчатки пробежался по жилетке старца.
— Моя любовь не имеет с этим ничего общего. Моя любовь — это компания доблестных юношей, которые призваны оберегать свою страну и гордятся этим. Я тоже люблю свою страну, и призван оберегать то, что люблю. Я надеюсь, ты понимаешь меня, мой мальчик? — Он был очень взволнован.
— Да, сэр, — сказал я громко и убежденно.
Он махнул жезлом.
— Оберегать и укреплять, — подчеркнул Мидуинтер, и зверек с жезлом ударил изо всей силы в брюшко зверька в белой перчатке. Раздался звук крошащегося дерева. Зверек конвульсивно дернулся, обмяк и расслабил лапки.
— Я знал, что ты поймешь меня, — сказал Мидуинтер. — Я был уверен в этом.
Он подхватил свою бедную мертвую сломанную руку и снял перчатку. Деревянные пальцы протеза левой руки были расколоты ударом жезла. Он медленно поворачивал их перед глазами. Я наблюдал за ним и мне казалось, что от этого зрелища моя собственная распухшая рука заныла еще сильнее.
Раздался короткий стук. Дверь открылась, и в комнату вошла девушка с коробкой. Оркестр за стеной начал наигрывать «Дым застилает тебе глаза». Мидуинтер все еще смотрел на расколотую руку. Девушка наклонилась и поцеловала его в щеку.
— Вы обещали, — с укоризной напомнила она о чем-то.
Со стороны центра города раздался вой полицейских сирен.
— Их делают слишком хрупкими, — пожаловался Мидуинтер. Энергия, которую давала ему любовь, покинула его, и теперь он был без сил, как после обладания женщиной.
Девушка с коробкой снова поцеловала его.
— Вы не должны чрезмерно возбуждаться, — сказала она и повернулась ко мне. — Он чрезмерно возбуждается.
После этого закатала рукав Генерала, обнажив место крепления протеза. Мидуинтер взмахнул жезлом, привлекая мое внимание.
— Вы нравитесь мне, — сказал он. — Ступайте и хорошенько повеселитесь на нашем маскараде. Мы еще пообщаемся завтра. Если не хотите бросаться в глаза своей дорожной одеждой, мы найдем вам достойный костюм.
Он снова подмигнул мне. Я понял, что таким образом он давал разрешение своим посетителям уйти.
— Нет, благодарю, — ответил я. — Форменная одежда толкает людей на необдуманные поступки.
Этот дом был одним из немногих мест, где я предпочел отличаться от других.
Я пробирался сквозь ряды неллов гвинессов с чугунными лицами и красных мундиров, которые любили носиться на собственных «ягуарах». Вечер был в самом разгаре, общество уже разбилось на группки. Виски текло рекой. Харви тоже был здесь. В красном мундире, улыбающийся, он передвигался своими маленькими танцующими шажками, делал вид, что роняет тарелки, и подхватывал их в последнюю минуту, а девушки восклицали «о-о-о!» и исподволь изучали прически и туфли друг друга.
Я наблюдал за Харви, пытаясь угадать, что же было на самом деле у него на душе. Он отличался безупречной координацией. Даже двигаясь неуклюже, он ничего не задевал и не натыкался на мебель. Харви Ньюбегин напоминал мне игрока в крикет, который никогда не суетится, но всегда вовремя оказывается на том месте, где опускается мяч. Глаза у него были еще ясные, но парик уже сидел криво. Я был уверен, что он здорово пьян, хотя говорил он внятно и голос его звучал ровно и звонко, как у многих американцев, словно они говорят в мегафон.
Харви заметил меня в толпе.
— Ах ты, старая шельма, — сказал он спокойно и лениво, протискиваясь поближе и хватая меня за руку. Должно быть, чтобы убедиться в том, что перед ним настоящий я, а не галлюцинация.
— Пора тебе улыбнуться, несчастная старая свинья, — сказал Харви в своей обычной манере, ничуть не желая обидеть. — По-моему, ты пьян.
Он подозвал официанта и схватил два бокала с серебряного подноса. Официант повернулся, чтобы уйти.
— Стой здесь, — прикрикнул на него Харви. — Стой, где стоишь, как и положено настоящему официанту.
Он заставил меня выпить три огромных порции мартини и только тогда отпустил официанта. Глядя, как я осушаю бокалы, он и сам выпил три мартини, чтобы составить мне компанию.
— Теперь пошли, — сказал он и потащил меня к дверям. — Единственное удовольствие во всей этой безумной клоунаде — хорошая выпивка.
