Новость о задержании «аргентинского врача» распространилась по всей Латинской Америке. Наша семья и друзья были поражены его «безрассудными замыслами». Они не лишили себя удовольствия сказать, что они думают о моих родителях. На улице Араос непрерывно звонил телефон. Родственники советовали нам надавить, ударить кулаком по столу, чтобы наставить Эрнесто на правильный путь. Я находил всю эту историю прекрасной, даже гениальной. Что за исключительный тип, этот мой брат!
Период, который я бы назвал «до Че», завершился и сменился эпохой «после Че», конфликтной в отношении нашей семьи. Мы активно переключились на деятельность Эрнесто, на его растущую популярность и особенно на его противостояние властям.
Мне только что исполнилось тринадцать, и мое политическое образование значительно продвинулась вперед. Мы много разговаривали с моей матерью. Наши отношения были более дружественными, чем просто отношения матери и сына. С другой стороны, я мало говорил о политике с моим отцом, потому что мы редко приходили к согласию. В этой области мои предпочтения были на стороне матери и моей сестры Селии. И Эрнесто, конечно же, не отставал от них. Его письма продолжали приходить регулярно.
Я до сих пор помню первый раз, когда он подписался «el Che». Это было письмо к матери от 15 июля 1956 года. Как стало понятно, Фидель Кастро планировал вторжение на остров с участием ее сына, и она направила письменный выговор Эрнесто, в котором выразила свое недоумение и сомнения по этому поводу. Куба не была его родиной. Если ему так хотелось бороться с несправедливостью, почему же он не боролся против нашего национального тирана, вместо того чтобы ставить свою жизнь в опасность где-то за тысячи километров? Аргентиной управлял Педро Эухенио Арамбуру, генерал, ответственный за revolución libertadora (освободительную революцию), другими словами, за переворот 1955 года против Перона. Арамбуру был очередным диктатором, который преследовал перонистов, заключал в тюрьму или убивал их. Его фанатизм дошел даже до принятия закона, сделавшего незаконной перонистскую пропаганду, упоминание имен Эвы и Хуана Перона, хранение их изображений, символов или скульптур и т. д. Это преследование способствовало зарождению движения «Монтонерос»[35].
Моя мать боялась за своего сына. Умирая от волнения, она попыталась впервые набросить на него поводок, несмотря на то что ему было уже двадцать восемь лет. Со своей стороны, Эрнесто привык к тому, что мать поддерживала его во всем. Полагаю, он был удивлен тем, что его вдруг стали так жестко увещевать. Я воспроизведу ниже часть его ответа, потому что это важное письмо стало поворотным моментом в нашей жизни:
«Я не Христос и не филантроп, vieja, я полная противоположность Христу, а филантропия, как мне кажется, – ничто по сравнению с вещами, в которые я верю. Я буду бороться всем доступным мне оружием, и я постараюсь повалить противника на землю, вместо того чтобы позволить распять себя на кресте. Что касается голодовки, ты не права полностью: ее начинали два раза; в первый раз они выпустили двадцать одного из двадцати четырех заключенных нашей группы, а после второй они объявили об освобождении Фиделя Кастро, лидера Движения, и оно должно произойти завтра. Таким образом, только два человека, включая меня, остаются в тюрьме. Я не хочу, чтобы ты думала, как намекает Ильда, что этими двумя людьми пожертвовали, мы просто те, у кого документы оказались не в порядке, поэтому мы и не имеем доступа к тем же ресурсам, что и наши товарищи. Я намерен просить убежища в ближайшей стране, чего непросто добиться из-за интерамериканской [sic] репутации, в которую меня обратили, и ждать там, когда захотят действительно воспользоваться моими услугами. Я повторяю, что существует вероятность того, что я не смогу писать вам в течение более или менее длительного периода времени.
Меня ужасают твое непонимание и твои призывы к умеренности, к заботе о себе и т. д., то есть к тому, что я считаю самыми отвратительными качествами, которые только могут быть у человека. Я не просто не умерен, я постараюсь никогда не стать таковым, а когда пойму, что священное пламя внутри меня сменилось робким огоньком, я буду блевать на свое собственное дерьмо. Ты призываешь меня к умеренному эгоизму, то есть к вульгарному и малодушному индивидуализму, и в честь X [друга семьи]
