Иоганн собрался с духом и открыл было рот, но старая Зальцмюллер его опередила.
– Без лишней болтовни, кузнец. Где остальные?
Лист взглянул на старуху, и последняя надежда в ее глазах угасла. Он не знал, что сказать.
– Кто-нибудь выжил? – хрипло спросила старуха.
Он молча помотал головой.
Это молчание было подобно крику и ранило в самое сердце, как удар кинжала. Некоторые из женщин заплакали, другие, сдерживая слезы, обнимали детей.
Старики сжимали свои палки. Они понимали, что настал их черед. Как же они были глупы, если верили, что их грехи останутся безнаказанными…
Скорбь и отчаяние овладели людьми. Их стенания разносились над заснеженными лугами и растворялись в лесах…
* * *
Иоганн обнял Элизабет, и она заплакала в его объятиях.
– Что нам теперь делать? – раздался полный отчаяния голос Анны Риглер, жены Бенедикта Риглера. – Как нам теперь выжить?
Скажи им. Отмалчиваться будешь после.
– Послушайте! – Иоганн возвысил голос, но никто не услышал его. Тогда он отпустил Элизабет и хлопнул в ладоши. – Послушайте меня!
Все взгляды устремились к нему.
Ему непросто давались эти слова, но иного выбора у него не было.
– Мы должны немедленно покинуть деревню. Все. – Он сделал паузу. – Они придут, чтобы перечеркнуть наконец свое прошлое. И ваше будущее.
– Откуда ты знаешь? – спросила негромко Элизабет.
– Вот именно, откуда? Мы не можем просто взять и уйти! – закричала в истерике Анна Риглер. – Что ни говори, а это наш дом, кузнец!
Иоганн посмотрел в сторону темнеющих гор. Когда он заговорил, над площадью воцарилась мертвая тишина.
– Я это знаю, потому что… поступил бы так на их месте.
Люди смотрели на него, видели его изможденное лицо, обрызганное кровью, усталые глаза, столько повидавшие, – и они поверили ему.
Едкий дым и запах обгоревшей плоти наполняли зал. Ансельм невозмутимо стоял над трупами крестьян и солдат. Своих убитых и раненых они уже унесли. Глядя на искаженные болью лица, Ансельм чувствовал тяжесть на сердце.
Справедливость.
Но какой ценой?
Justitia.
Неужели они в конечном итоге превратились в монстров, какими их считали все эти годы?
Ансельм услышал приглушенный смех. Посреди зала, огромный и весь в крови, стоял Якоб Каррер. Он склонился над телом капитана и поднял с пола топор. Потом примерился к шее убитого и замахнулся.
– Каррер, нет! – разнесся по залу голос Ансельма.
Якоб опустил топор и повернулся к Ансельму. Тот содрогнулся: в нем не осталось ничего человеческого, совершенно. Ансельм наблюдал такое не раз – болезнь, которая поразила их, преображала каждого по-своему. И острее проявляла их человеческие качества, как хорошие, так и скверные.
«Должно быть, в прошлой жизни этот Каррер был предельно злым человеком», – подумал Ансельм.
– Он мой! – процедил Каррер.
Его голос походил скорее на рычание, да и в самом его облике появилось что-то звериное: белесые глаза, перепачканное кровью лицо, руки, скрюченные как лапы…
– Satis est[16], – спокойно ответил Ансельм. – Баварцы заплатили за свои грехи. Как и твоя деревня.
– Еще нет, – возразил Каррер и перехватил топор. – Господь желает, чтобы мы наказали их.
– Quia?[17] Они потеряли своих мужей и сыновей. Разве для женщин и стариков может быть наказание хуже? Подумай о детях, которые ни в чем неповинны. Innocentes sunt.
– Они все виновны, – утробно прорычал Каррер.
– Я видел, как ты поступил со своими прежними друзьями. Послушай…
– Друзьями? – Каррер язвительно рассмеялся. – В горах не бывает друзей. Есть только ты и другие.
Ансельм шагнул ближе и заглянул ему в глаза.
– Тогда мне тебя жаль. Но здесь ты будешь делать так, как скажу я.
– И что же будет дальше? Эти твои невинные дети вырастут, и что тогда? Они поступят так же, как и вы много лет назад. Надо положить этому конец, раз и навсегда! – Каррер уже кричал Ансельму прямо в лицо.
– Я повторяю: правосудие свершилось.
Якоб промолчал.
Ты еще узнаешь, что значит правосудие. И ад разверзнется над этой долиной.
При этой мысли Каррер невольно ухмыльнулся.
Тут к Ансельму подошел юный Генрих и что-то шепнул ему на ухо. Ансельм кивнул, прошептал что-то в ответ, уверенный, что Каррер их не слышит.
