— Никто не узнает, ливень, народ по домам, — мальчишка дергал неповоротливую железяку, та скрежетала, ходила в скобах, но не поддавалась, точно засов разбух от воды. — Дома скажу, что у Кабана пересидел… А тебя сейчас провожу туда, где нашел, и там… Ух-х-х… по следу пойдем…
Гром ударил прямо над головой, молния ослепила, и тут засов поддался. Петли скрипнули, и дверь открылась так резко, что Мирко едва не шлепнулся задом в грязь.
— Давай, выходи… — пропыхтел он, и дядька Ринат выбрался из старой бани.
Они шли через сумрак, под хлещущими струями, не так быстро, как хотелось бы, но уверенно. Чужак время от времени кривился, хватался за бок, но не шатался и на палку не опирался.
А Мирко вовсе не замечал ни сырости, ни холода, ведь он делает благое дело, спасает… друга, да.
Боги много лет обходились кровью животных, переживут и в этот раз.
Они прошли то место, где мальчишка наткнулся на дядьку Рината, и дальше отправились на закат, туда, откуда он вроде бы пришел, хотя сам точно не помнил своего пути, шагал наполовину в тумане…
Овраг, другой, Моховое озеро с его кувшинками и черными корягами, там Мирко бывал несколько раз.
— Стой, погоди, — попросил дядька Ринат, когда озеро скрылось из виду. — Отдохнем. Немного…
Лицо у него было бледное, дышал он тяжело.
Грозу к этому времени унесло прочь, небо очистилось, на небосклоне возникли первые звезды, на восходе повисла в ветвях совсем тоненькая, молодая луна, похожая на половинку браслета из светлого металла.
— Ты давай, возвращайся, — сказал дядька Ринат, отдышавшись. — Дальше я сам. Доберусь как-нибудь… все равно ты дорог здесь не знаешь. И тебя не должны хватиться. Чтобы никто не заподозрил, что ты к моему побегу причастен…
Он помолчал, а потом добавил изменившимся голосом:
— Или, знаешь, пошли со мной. Что тебе здесь делать, с этими волхвами и богами? Там огромный мир! Большой, настоящий! А не этот огрызок возрожденной древности.
Мирко заморгал, не зная, что сказать.
— Ну нет, я никогда не думал… — протянул он. — Тут я родился, тут все я знаю… Друзья и…
— Я все равно дойду до властей, и эту лавочку прикроют, — сказал дядька Ринат. — Главари под суд пойдут, остальным придется устраиваться, так что все уже не будет как раньше.
— Ну я не знаю, — повторил Мирко. — Как-то это, ну…
Он мямлил дальше, а в голове крутились даже не мысли, а обрывки мыслей.
— Родителей у тебя все равно нет, чего ты теряешь? Ту кашу, что у вас в голове? Насчет гордых русичей, чистой арийской крови и истинной веры?
— Ну… я… — Мальчишка напрягся, и тут краем глаза уловил движение.
Повернув голову, обнаружил, что из зарослей выступил дядька Ратобой и еще двое мужчин из деревни, при ружьях и заплечных мешках, будто собрались на дальнюю охоту.
— Вот и они, — сказал дядька Ратобой. — Хитер, чужак, дверь за собой прикрыл. Только я не поленился, внутрь заглянул… И след вы оставили такой, что слепой увидит. Теперь пошли обратно. Погуляли и будет.
И он угрожающе повел стволом.
Мирко знал, что он взрослый, что он почти мужчина, а мужчины не плачут, но остановиться все равно не мог. Его трясло, как в лихорадке, слезы текли по щекам, а в груди сплетались в клубок ярость, злость, ненависть, отвращение и другие чувства, которым он не знал названия.
Когда они вернулись в деревню, дядьку Рината опять закрыли в бане, а у дверей встал дядька Ратобой. Мальчишку же отвели в общественный погреб, где усадили на сырой пол среди мешков и ящиков.
— Осквернил ты себя, — заявила встретившая его тетка Светлана. — Сиди пока тут.
На двери погреба не запор, щеколда, открыть ее изнутри проще простого, но о побеге Мирко даже не подумал.
Куда бежать? Зачем?
Сколько он так просидел, он не смог бы сказать, но, когда дверь отворилась, внутрь проникло бледное сияние рассвета. Мальчишка вытер слезы, шмыгнул носом, подобрался, напряженный, точно струна — нельзя, чтобы кто-то увидел его слабость, понял, что он, гордый русич, плакал.
Скрипнули деревянные ступени, блеснул на руке верховного волхва тот браслет, который дядька Ринат назвал «Ролексом». Следом за Огнеяром показалась тетка Светлана — губы поджаты, руки под грудью, в глазах беспокойство.