— Если бы хоть вода стояла повыше, — сказал лейтенант, и дошла бы до укреплений. А то они обойдут заграждения вброд вон там по реке. — Он указал Колберну на палисады, шедшие вниз по склону.
Лейтенант и бойцы его роты не были коренными луизианцами. Они были пришельцами с Севера, в большинстве ирландцы и немцы; лейтенант начинал войну волонтером в Индианском полку. Это был хладнокровный и весьма боевой малый. Форт Уинтроп был первым фортом, который он защищал, и он верил в его неприступность. Смущали его палисады, которые, как он уже заявил Колберну, «легче легкого обойти вброд». Колберн, отлично помнивший, что Бэнкса дважды отбили при Порт-Гудзоне, где укрепления были много слабее здешних, тоже верил в удачу. Больше того, он с нетерпением ждал боя, словно рассчитывал поквитаться с врагом. До сих пор ему самому приходилось идти на приступ, сейчас пусть лезут они, а он уж покажет им, как надо держать оборону. Когда бы у Колберна было побольше военного опыта, он сразу бы понял, что форт удручающе слаб: ни укрытий от бомб, ни траверсов, ни единого каземата. На поддержку с реки было трудно рассчитывать: на широкой, желтой, чуть колышущейся Миссисипи не было видно ни единого дружественного дымка — ни боевых кораблей, ни транспортов. Маленький гарнизон форта должен был полагаться лишь на себя. Взвесив еще раз все обстоятельства, Колберн явился к майору и доложил, что они отобьют техасцев, хотя бы тех набежало «до самого леса» (а до самого леса их вместилось бы двести тысяч). Подбодрив таким образом Газауэя, пускай ненадолго, капитан расстелил в холодке свое одеяло и, подсунув мундир под голову, проспал почти до полудня. Когда он проснулся, рядом стоял Равенел и держал над ним зонтик.
— Сердечно вам благодарен, — сказал, поднимаясь, Колберн.
— Помилуйте, не за что. Я опасался, что вы схватите здесь лихорадку. Солнце у нас в Луизиане далеко не всегда благотворно. Увидев, что вы в его власти, я поспешил к вам на выручку.
— Хорошо ли устроена миссис Картер — спросил капитан.
— Я бы сказал, недурно, учитывая все обстоятельства.
Доктор поигрывал зонтиком, словно хотел что-то сказать, но не решался.
— У меня к вам большая просьба, — вымолвил он наконец. — Если это не слишком хлопотно, прикажите дать мне винтовку.
Живо представив себе пятидесятипятилетнего доктора, глубоко штатского и к тому же в очках, на поле сражения, Колберн усмехнулся. Но потом он представил себе другую картину: Лили, горько рыдающую над телом отца, и к нему вернулась серьезность.
— А что скажет на это миссис Картер? — спросил он у доктора.
— Надеюсь, вы ей ничего не сообщите, — возразил Равенел. — Ей не следует знать об этом.
Получив таким образом нового рекрута, Колберн тут же взялся обучать его обращению с винтовкой и с боевым снаряжением. Потом он снова вернулся к волнующей его теме.
— Нам надо сейчас обеспечить надежный приют миссис Картер, — сказал он доктору. — Если начнется бой, здесь будет опасно. Я доложу майору, что в форте жена полковника и что он должен немедленно уступить ей свой дом.
— А удобно ли это? — спросил Равенел. — Я не хотел бы тревожить майора.
Но Колберн пошел к майору и сумел уломать его. Тому не хотелось, конечно, покидать свой приют, но он смертельно боялся полковника Картера и, не имея, увы, никаких военных заслуг, был рад обеспечить себе хотя бы признательность миссис Картер. Таким образом, Лили вместе с черной горничной Джулией поселилась в кирпичном домике, невзирая на все свои недавние декларации о преимуществах жизни на воздухе.
— Старость не радость, — смеялся над ней Колберн. — Вот и стукнуло вам шестьдесят.
— Утверждают, что в Африке, в Дагомее, живут амазонки, — сказал Равенел. — Но у нас ведь не Африка.
— Не сердите меня, — возразила им Лили. — У меня теперь собственный домик, и дерзких я выставлю вон.
— На свежий воздух, не так ли? — откликнулся Колберн. — Все лучше, чем в помещении.
Как эта часто бывает с людьми в романтической обстановке, — если, конечно, им не грозит прямая опасность, — Колберн и Лили испытывали некий приятный душевный подъем. Пока они так перешучивались, доктор втайне от дочери пронес в дом свою амуницию и спрятал ее в одеялах. После чего вместе с Колберном они поспешили на крепостной вал, где уже началась суета. Далеко на дороге, вившейся вдоль рукава, поднималось желтое облако ныли, — шли войска, и, как видно, немалые. Своих с той стороны ждать было нельзя, значит, близился враг — луизианские части или же конница Грина. Все бойцы гарнизона высыпали из дощатых укрытий и хмуро глядели, не отрывая глаз, на дорогу, понимая, что это грядет сама смерть. Песчаная буря в пустыне и смерч в океане бледнеют в сравнении с облаком пыли от сапог вражеской армии. Бывалый солдат уже знает, что его ждет: скрежет летящей шрапнели, раны и кровь. Внутренне содрогаясь, он привычно крепится и готов ко всему; ярость боя придет к нему позже, когда, разогретый сражением, он бросится врукопашную. Рекрут — другое дело: ему еще все в новинку, он весь — в предчувствии гибели или грядущего подвига и дрожит либо от смутного ужаса, либо от нетерпения. И даже если солдаты внешне спокойны, это не значит, что их не снедает тревога. Но сейчас, как они ни старались, никто не сумел разглядеть врага за облаком пыли. Разве только поболее стало кругом дозорных кавалеристов, притаившихся кто у хибар, кто в тени одинокого дерева. Вдруг в толпе на валу пронеслось: «Парламентеры!..» По дороге, что шла по северной стороне рукава, медленно двигались четверо всадников; один из них — с белым флагом.
