«За вчерашние тридцать пять миль я был малость утешен таким разговором:
Ирландец-солдат моей роты, смывая с ноги кровь: «Стойкий парень наш капитан, так перетак!..»
Другой: «Да мало того! Еще ободряет ребят. Все последние десять миль то шутил, то бранился. Нет, этого не уходишь, так его перетак!..»
От Александрии Бэнкс неожиданно сделал бросок к устью Ред-Ривер, погрузился на транспорты и высадился к северу от Порт-Гудзона, отрезав его таким образом от основной территории мятежников. Вейтцель тем временем принял командование бригадой Резерва и прикрывал наступление с тыла. Ночью он делал бросок, а днем, повернувшись лицом к врагу, преграждал ему путь. Кавалерия мятежников, озадаченная, сбитая с толку, плелась по пятам, но атаковать не решалась. А потом наступил незабвенный переезд по реке от Симмспорта до Байу-Сэра, и Колберн целыми днями валялся на палубе, наслаждаясь сознанием, что он уже не на марше; глаза его, и душа, и, казалось, самые мышцы упивались блаженством; его окружали, куда ни глянь, холмы, покрытые зеленью. С детства привыкший к холмам Новой Англии и вконец стосковавшийся за год в луизианских низинах, он не мог оторваться теперь от любезного сердцу пейзажа.
В обжигающую жару, в удушающих тучах пыли бригада взошла на высоты близ Байу-Сэра и продвинулась к плоскогорью, простиравшемуся до самого Порт-Гудзона. Замешанная на поте тончайшая пыль слиплась в грязную корку на рваных мундирах и превратила лица солдат в страшные маски со свисающими, как бахрома, посеревшими волосами, бородами, бровями, ресницами. Порою пыль так сгущалась, что не было видно хвоста ротной колонны. Казалось, солдаты вот-вот спятят от жажды и сведут к тому же с ума офицеров, беспрерывно требуя разрешения выйти из строя напиться (на территории противника это запрещено по уставу). Когда им однажды в пути вместо чернильно-черной или коричнево-рыжей протоки, ползущей среди болот, попался веселый, бегущий по песчаному ложу, глубиной по колено, прозрачный ручей, солдаты все разом залезли в него, как дети, с криком и хохотом. Наконец в густом облаке неоседающей пыли, омрачавшей и затмевавшей даже краски заката, они завершили свой марш и стали на отдых в широкой долине, в двух милях от Порт-Гудзона, отделенные от неприятеля густым лесом из магнолий, буков и дуба.
Еще не пробил тот час, когда всякий сумеет прочесть (или хотя бы узнать по секрету) всю правду о Порт-Гудзоне. Объективный рассказчик со скорбью должен признать, что, быть может, полная истина в этом вопросе никогда не станет известной — ни тем, кто ищет ее для себя, ни тем, кто стремится поведать ее всему свету. Факт остается фактом, это мы одержали победу и что эта победа была важным шагом на пути к окончанию войны. Но какой же ценой мы одержали эту победу, какими путями и чьими заслугами? В целом нужно одобрить идею (чья бы она ни была), что прежде чем запереть в Порт-Гудзоне гарднеровских арканзасцев, алабамцев и миссисипцев, надо было отделаться от тэйлоровских техасцев и луизианцев в долине Тэш. В Айриш-Бенд по чьей-то оплошности замысел был подпорчен, и Тэйлор сумел перестроиться, захватил Брешер-Сити, создал прямую угрозу для Нового Орлеана и чуть не сорвал весь план Бэнкса. Но как бы там ни было, мы приступили к осаде, уверенные в успехе и спокойные за свой тыл. Гарнизон Порт-Гудзона, совсем недавно насчитывавший пятнадцать — двадцать тысяч бойцов, сейчас был всего шеститысячным (всех остальных послали отстаивать Виксбург), и Джо Джонсон[108] успел приказать Гарднеру взорвать укрепления и бросить людей на среднюю Миссисипи, где ожидался решающий бой. Замешкайся Бэнкс в Симмспорте, и было бы поздно. Но теперь он ввязался в сражение, и хотя он понес больше потерь, чем противник, зато загнал Гарднера в форт и заставил принять осаду.
В пять часов поутру 27-го мая Колберн вскочил по сигналу «в ружье!». Начиналось ли наступление или противник предпринял атаку, этого он, конечно, не знал и без лишних вопросов, как фронтовому солдату положено, выстроил роту; после чего погрыз сухарей и поел холодной свинины. Недурно, конечно, было бы выпить горячего кофе, но Генри бесследно исчез, должно быть, где-нибудь дрыхнул. Прошло два часа, солдаты сидели, не выпуская ружей из рук; Колберну было видно, как в четверти мили от них головной отряд поднялся и исчез в лесу. Но вот прискакал адъютант от Вейтцеля к Картеру, и штабные ринулись по полкам. По команде своих капитанов «в ружье!» и «смирно!» солдаты Десятого выстроились по ротам, готовясь к великой и страшной реальности близкого боя. Куда ни взгляни — суровые лица, побронзовевшие от загара (а у иных болезненно-желтые от малярии), сумрачные от волнующих дум, но чуждые страху; взгляды твердые как кремень, безжалостные к врагу. От еще столь недавнего миролюбия новоанглийских рабочих и фермеров ничего не осталось; людей опалила война; они стали драчливы и в чем-то жестоки; форменные бульдоги. Колберн был и доволен и горд результатами своих физиогномических наблюдений. Для солдатской страды его люди были сейчас подготовлены много лучше, чем в день, когда он узнал их впервые. И если хотите знать — лучших солдат свет не видывал!
