Наконец подполковник скомандовал: «Батальон, вправо держись!» и «марш!». Сохранять боевые порядки, пробираясь в густом лесу по овражистой местности, — задача нелегкая. Без излишнего шума, лишь под топот своих сапог, солдаты шагали сквозь чашу, перемахивая через сваленные стволы, приминая многолетний ковер палых листьев, шагали под сенью скрывающей небо листвы, дыша гнилостным ароматом сырого леса. Американцы почти всегда атакуют развернутым строем, без барабанов и труб. Сейчас, ожидая врага за каждым бугром, солдаты шли быстрым шагом, посмеиваясь над теми, кто падал или скользил на ходу. Все изрядно устали продираться сквозь чащу и бегом обходить препятствия. Офицеры сквозь зубы честили бойцов, нарушающих строй. Полковник, видя, что полк отстает от соседей, и боясь обнажить свой фланг, объезжал на коне колонну, командуя: «Вправо держись, вправо!» Вдруг, к общему изумлению полк наскочил на своих же, спокойно стоявших лагерем и едва начинавших завтрак. Незнакомый майор спросил Колберна:
— Куда вы идете?
— Наступаем. Разве у вас нет приказа?
— Может, и есть. Пока не объявлен.
Оставив позади эту мирную сцену (результат, надо думать, какой-то дурацкой ошибки, какие бывают и в мирное время, и на войне), дивизия Вейтцеля продвигалась вперед, опасаясь одного: уж не придется ли ей штурмовать Порт-Гудзон в одиночку?[109] Лес между тем становился непроходимым; и, смешав боевые порядки, Десятый выбрался на лесную дорогу. Бой впереди, как видно, уже завязался, хотя Колберн еще не мог ничего рассмотреть и только слышал глухие «бум-бум» полевой артиллерии. Они миновали отрытые наспех и укрепленные сверху сучьями земляные укрытия противника, которые только что были взяты с налета вышедшей ранее бригадой, уже потеснившей врага. Справа, не так далеко, но и не близко, так что ее было трудно расслышать на фоне артиллерийского гула, шла беспорядочная пальба; пехота стреляла и лезла вперед, где могла, вниз по крутым оврагам и вверх по заросшим буграм, тесня отступающих арканзасцев и алабамцев. Казалось, трудно было нарочно придумать подобный лесной лабиринт; никто точно не знал, куда он идет и на кого натолкнется, на своих или на противника; полковые порядки разбились на мелкие группки, и никто никем не командовал, но наступление притом продолжалось.
Продвигаясь, как и прежде, на фланге наступающих войск и не видя за чащей ни солдат, ни укреплений противника, Десятый внезапно попал под огонь артиллерии: тут же ему повстречались первые раненые. С этой минуты и в продолжение двух долгих часов грохот тяжелых пушек, разрывы снарядов, гул от падения деревьев и свист от летящих осколков сливались в один ужасающий и ошеломляющий рев, усугубляемый откликом леса. Под визг рассекающей воздух щепы и под вой картечи буки, дубы, магнолии добрых двух футов в диаметре разлетались буквально на части; с минуту помедлив, величественные кроны валились на землю, причем не как-нибудь боком, а как парашюты, с верхушкой, глядящей вверх, и рушились с содроганием и грохотом, словно они расставались с жизнью, стеная в смертельной животной тоске, как если бы в них обитали демоны.
Эта угроза сразу со всех сторон и этот чудовищный грохот угнетали солдат, хотя они не были новичками в бою. Помрачнев, они озирались, ожидая отовсюду опасности — и справа, и слева, и сверху. То и дело какой-нибудь бледный от страха беглец из головного полка пробегал, направляясь в тыл и хоронясь от огня за стволами, хотя уже всем стало ясно, что деревья в этом лесу не защита, а чистая пагуба. В каждом полку найдутся всегда два-три труса (а иной раз полдюжины), которых никто и ничто не заставит драться. Один такой молодец с капральской нашивкой (которую он лишь позорил) выскочил в страхе, оглядываясь, с трясущейся челюстью и выпученными глазами, белый как мел. Колберн с громким проклятием хватил его саблей плашмя и втащил в свою роту за шиворот. Но несчастный капрал уже не владел собой. Он ничуть не обиделся, и удар не вернул ему мужества. Вытянув шею, он дико воззрился вперед, потом, извернувшись, как вспугнутый зверь, продолжал свое бегство. Чуть дальше шестерка солдат, обнявшись за плечи, без всякого смысла топталась под толстым буком, как вдруг с оглушающим треском, в облаке щепок и пыли верхушка огромного дерева рухнула прямо на них. С мрачным весельем Колберн глядел на их обалделые, пораженные ужасом лица и на то, как они побежали от грозившей им страшной гибели. Честный солдат не терпит труса и шкурника и желает ему скорой смерти, совсем как врагу.
