Федя протискивается, проталкивается… Крик застревает в Федином горле.
Угрюмый заросший цыган с большими хищными глазами, черный цыган в хромовых сапогах, в меховой поддевке, из-под которой торчит красная рубаха, держит в руке цепочку (на смуглых пальцах играют светом перстни) и ходит по этой цепочке… Мишка-печатник! Но он ли это? Свалялась густая шерсть, впали бока, на спине видны полосы от ударов кнутом. Совсем другой! Но это он — серебряное кольцо в носу!
Мишка-печатник ходит по кругу на задних лапах, приплясывает, медленно кружится, косит глазом на цыгана и изредка глухо рычит. Цыган насторожен, в правой руке его кнут, в левой бубен, и улыбается только рот с ослепительными зубами.
— Попляши! Попляши! — гортанно говорит цыган, встряхивая бубном. — Потешь честную публику.
Смеются вокруг, в такт бубну хлопают.
— Мишка! Мой Мишка! — закричал пронзительно Федя.
И сейчас же — радостный рев, медведь резким движением вырывает цепочку, и вот Федя уже в мохнатых объятиях, он целует Мишку в холодный нос, гладит его.
— Чудеса!.. — шепчет кто-то. На Федю обрушивается ругань:
— Вор! Мошенник! — Цыган мечется вокруг Феди и Мишки-печатника, в глазах цыгана вспыхивает дикая ярость. — Люди! Грабеж! Среди бела дня, понимаешь! Как же? А?.. Понимаешь?.. Отдай медведя! Отдай! Добром говорю! Отдай! Люди!.. Помогите!
В толпе — движение. Солдат с широким веснушчатым лицом спрашивает:
— Что же это такое происходит? Вдруг заголосила какая-то баба:
— Православные, ратуйтя! Анчихрист на мальчонка ведмедя напустил!
Шум, никто ничего не понимает. Что делать? И кричит Федя так, что слышно, наверно, по всему базару:
— Дядя Ни-ил! Дядя-я Ни-ил! Сюда-а!
Притихла толпа. И катится громовое:
— Иду! Иду-у! — Оказывается, Нил Тарасович-то совсем рядом.
Все оглянулись на крик — сквозь народ продирается Нил Тарасович, легко раскидывая встречных, решительный, огромный, на голову выше всех.
— Что? Что случилось? — увидел Мишку. — Ба! Мать честная! Наш печатник! Откуда взялся?
— Вот он… — оглянулся Федя, а цыгана уж след простыл: воспользовался суматохой и сбежал. — Сбежал, ворюга!
— Да кто? — Нил Тарасович тяжело отдувается. Со всех сторон начали ему объяснять, в чем дело.
Гвалт поднялся несусветный.
Когда Мишку-печатника привели в прогимназию, отряд уже вернулся с учения, и в казарме начался настоящий праздник — так все обрадовались своему любимцу. Медведя щедро накормили, и каждый пожал ему лапу, а кое-кто поцеловал в нос. Только отец Парфений опасался подойти:
— Христос с ним. Еще как шарахнет в ухо. Света божьего не взвидишь.
Мишку-печатника поместили в свободную комнату, и он сразу улегся на солому в углу — видно, очень устал. С ним остался Федя, и медведь ласкался о руки мальчика своей большой головой, а его черные глаза были грустны. Он все смотрел на Федю, смотрел внимательно, печально, будто хотел рассказать что-то. Но ведь медведи, к сожалению, не умеют говорить по-человечьи.
Всем было ясно только одно: из типографии украли медведя цыгане. Но как?..
— А ну, разыскать цыгана! — приказал отец.- И привести сюда!
Цыганский табор остановили уже за городом, а через час дрожащий взлохмаченный цыган с перстнями на пальцах был доставлен в прогимназию. Он дрожал мелкой дрожью и все повторял:
— Не виноватые мы! Не виноватые! Федин отец нахмурил брови:
— Вот что, приятель: выкладывай честно, как медведя украли. А крутить начнешь — к стенке, и весь разговор.
Облился цыган холодным потом и все рассказал. А дело было вот как.
В тот день цыганский табор остановился неподалеку от губернского базара, и цыгане разбрелись по городу — на промысел. Один шустрый цыганенок и увидел Мишку-печатника в щель типографского забора. Привел он трех цыган, показал. Те загорелись: с медведем по базарам работать — калым богатый. План похищения составил цыган с перстнями на пальцах, стреляный волк.
Ночью они подогнали к воротам типографии крытый фургон, запряженный молодым сильным мерином, тихо сбили замок… На длинную палку нацепили кусок свежего кровавого мяса и приманили тем мясом Мишку-печатника: видно, опьянил его душистый запах, ведь уже сколько времени свежего мяса не ел… Смело прошел Мишка-печатник за добычей по двору, потом яростно прыгнул за мясом в фургон, совсем не опасаясь людей… И захлопнулась дверца, и помчалась испуганная лошадь по ночному городу. А уж как жилось Мишке две недели в цыганском таборе, мог рассказать только он сам. По виду его измученному получалось — несладко…
