Эйат поднялась с утеса, на котором просидела последние часы, не в силах больше бороться с непогодой. Сначала ей было холодно — она промокла и окоченела. Но воздух хлынул в ее ноздри и грудные жабры, кровь пробудилась, и мускулы ожили.
Вверх, вверх, говорила себе она, поднимаясь по огромной спирали. Море смеялось, но остров еще видел сны, и единственным звуком был шелест ее маховых перьев.
«Ты тоже стал солнцем, Водан, когда умирал».
Отчаяние уже ушло — его выжгла работа крыльев, выдул ветер, смыл дождь; Водан был бы доволен. Она знала, что боль будет не так легко исцелить, но чувствовала себя способной победить ее. В глубине уже пробуждалась печаль, словно огонь очага, над которым можно погреть руки. Пусть не оставляет ее эта печаль, пока она жива; пусть Водан живет в ней и после того, как она встретит другого и передаст своему новому возлюбленному его мужество.
Она покружила. Со своей высоты она видела не один, а несколько островов, раскиданных по выгнутой ртутной глади мира. «Я еще не хочу возвращаться. Пусть Аринниан подождет меня… дотемна? — В ней проснулся голод. Она истратила слишком много энергии. — Спасибо за голод, за то, что надо поохотиться — за удачу, ха!»
Далеко внизу стая казавшихся крохотными птероплеронов снялась со своего рифа и промышляла рыбешку у поверхности воды. Эйат наметила добычу, нацелилась и кинулась вниз. Когда она прикрыла глаза пленкой, чтобы защитить их, мир немного расплылся и потускнел; но тем острее она воспринимала поток сжатого воздуха, свистящий вокруг; когти, сомкнувшиеся на сгибе каждого крыла, откликались на малейшую перемену угла, скорости и энергии.
Тело знало, когда сложить крылья и начать падение — и когда раскрыть их снова, затормозить с шумом, взмыть чуть вверх — и выбросить руки. Кинжал ему не понадобился. Шея рептилоида сломалась от одного столкновения.
«Ты похвалил бы меня, Водан!»
Ноша, хоть и не тяжелая, мешала ей — теперь приходилось подниматься широкими витками. Она села на прибрежную скалу, растерзала свою добычу и поела. У сырого мяса был легкий, почти неразличимый привкус. Внизу гремел и разбивался прибой.
Поев, Эйат полетела в глубь острова, теперь уже медленно. Она доберется до верхних плантаций и отдохнет там среди деревьев и цветов, в кружевной тени; потом опять поднимется в воздух; и все это время будет вспоминать Водана. Они так и не поженились, и ей нельзя возглавить его погребальный танец — поэтому сегодня она станцует ему свой, только для них двоих.
Она снизилась над фруктовым садом. От испарений, идущих от листьев и земли, в нем стоял легкий белый туман. Восходящие струйки воздуха ласкали ее. Она впивала запахи цветущей земли и легкими, и жабрами до шума в голове и звона в ушах. «Водан, — грезила она, — будь ты рядом, мы улетели бы вдвоем. Мы нашли бы место, где бы ты укрыл меня своими крыльями».
И он как бы пришел. Над головой захлопали крылья, и в воздухе повеяло мужчиной. Ее разум помутился. «Я, кажется, теряю сознание. Лучше сесть». Она нетвердо слетела вниз и тяжело опустилась наземь.
Вокруг стояли апельсиновые деревья, невысокие и не очень густо посаженные; в листве у них таинственно мерцали золотые фонарики. Недавно прополотая и взрыхленная почва лежала, обнаженная, под небом. Коричневая, мягкая и влажная, она ласкала ноги, тепло слепящего солнца согревало ее. Свет лился вниз, одуряющие запахи — вверх, и они сливались в одно.
Крылья на миг затмили Лауру. Он опустился. Она узнала Драуна.
Его гребень стоял торчком. Каждое перышко вокруг ухмыляющегося рта говорило: «Я так и знал, что найду тебя вот так, после того что случилось».
— Нет, — взмолилась она и расправила крылья, чтобы взлететь.
Напрягшийся Драун шагал к ней, раскинув руки и скрючив пальцы.
— Красавица моя, красавица, — хрипел он. — Кх-р-р.
Она взмахнула крыльями, и сила влилась в нее, но не ее сила. Эта сила сокрушила ее, как она сама крушила свою добычу.
— Водан! — вскричала она и кое-как оторвалась от кружащейся колесом земли, медленно и тяжко. Драун настиг ее и схватил когтями ног за крыло; оба упали.
Она царапала ему лицо и тянулась к ножу. Он ухватил ее за обе руки и притянул к себе.
