Я взял статуэтку и, зная знаки, которыми египтяне записывают слова, прочел, что моя находка — бог Инпу, Анубис, которого мы почитаем как Гермеса-Психопомпа, проводника душ в царство мертвых. Я почтительно завернул статуэтку в кусок драгоценной ткани и при разделе добычи попросил её себе, не пожелав никакого иного богатства.
Невольный трепет внушало мне изображение чужеземного бога, и я хранил его в покоях подле ложа своего. Моё благоговейное почтение не осталось безответным. Дюжину лет назад Инпу впервые явился мне, приняв облик мужа с шакальей головой.
Я помню, каким восторженным трепетом наполнилась душа моя при виде Владыки Запада. И он милостиво заговорил со мной. Помнится, спросил, страшусь ли я смерти? Я ответил, что скорее томлюсь любопытством: не ведаю, почему, но с давней поры мне казалось, что за пределами жизни таится нечто очень важное для меня. Он усмехнулся, задумчиво окинул мою фигуру взглядом и поинтересовался: «Разве предания не говорят о том, что ожидает души умерших? Или ты не веришь им?» «Разве их сложили те, кто возвратился оттуда? — произнес я. — Сердце подсказывает мне, что сказания древних о чем-то умалчивают». «Почему ты сомневаешься в мудрости предков, но не в правоте своих догадок?» — все так же испытующе, будто прицениваясь, поглядел на меня Инпу. Я не нашелся чего ответить. Но с тех пор шакалоголовый бог изредка приходил ко мне по ночам и милостиво беседовал со мной. Я дорожил этими беседами. Мне было лестно его внимание. Я тянулся к нему, расцветал от малейшей ласки, которую он дарил мне, подолгу думал о беседах с ним. И временами корил себя за то, что чужак занимает мои мысли больше, чем родной отец. Мысль о том, что он оставит меня, казалась мне невыносимой.
— Я… прогневал тебя, владыка душ? — враз севшим голосом прошептал я. — Но чем?
— Я полагал тебя мудрее, чем большая часть смертных, — ответил Инпу, и в голосе его мне послышались горечь и тревога. — Но вы все гонитесь за властью. Вас, словно маленьких детей, тешит пестрая корона, украшенная перьями. И даже не задумываетесь, сколько вам будет стоить ваш каменный, священный трон. Мне остается лишь надеяться, что нить судьбы твоей не запутается на дорогах этого мира, и ты придешь к тому, чего действительно желает твое сердце. Знаю, будет благим твое правление! Ибо слово Маат-Дике — божественной справедливости — живет на языке твоем, а сердце владыки кефтиу исполнено милости к народу его. Тем более, столько лет учил я великого анакта читать в сердцах людей по лицам, по едва видным движениям рук, рта, бровей и ресниц. По тому, как стоят ноги, и куда смотрят глаза. Знаю, благодаря моим наставлениям он может угадать помыслы, которые таит вельможа в сердце прежде, чем они облачались в раздумья и слова. И все же тревожусь о тебе, Минос, как о собственном сыне.
Я вскинул на него глаза.
— Но почему, мудрейший? Если я буду хорошим царем?..
— Есть опасности, которые подстерегают владыку на путях его, а он не замечает их. Тем не менее, заговоры, мятежи, нападения недругов — ничто по сравнению с ними. Поверь, лучше быть ввергнутым в воду, кишащую крокодилами, чем то, что ждет правителя. Я говорил тебе, и еще раз повторю. Только твоё Ка — богатство, которым стоит дорожить. За него и тревожусь! Твоё Ка сейчас подобно нежному, юному ростку. Он только проклюнулся из земли, и я могу полагать, что из этого семени появится доброе древо. Но узнаю ли я тебя в тот день, когда настанет для тебя пора прошествовать на Запад? Не вырастет ли из нежного побега вместо плодоносной и стройной сикоморы чахлый кустик, что изломан ветрами? Не совьёт ли при корнях дерева гнездо свое змей? И человек, задумав вкусить прекрасные на вид плоды, не будет ли разорван ядом на куски? Увы мне, увы. Не я твой садовник! Не мне лелеять и взращивать тебя, Минос.
Я покачал головой: конечно, для древнего бога я был всего лишь дитя, и здесь спорить было не с чем. Но разве Зевс не любил меня? Разве что-то грозило мне в руках отца моего? Инпу предугадал мои мысли.
— У всего есть своя судьба, Минос, сын Зевса. Глупо благородного скакуна навьючивать ношей, которая пристала ослу.
