Как всегда, когда сон не хотел приходить ко мне, ночь тянулась долго — долго, до бесконечности! Я утомился, бродя мимо пустых мастерских, и повернул назад. Никто не мешал моему путешествию. Стражники уже привыкли, что Минос часто бродит ночами по дворцу, как душа непогребенного покойника на границе Аида. И сегодня они лишь подчеркнуто поспешно отворачивались, показывая, что не видят меня.
Странное состояние. Неприятное своей неопределенностью. Ни трезв, ни пьян. Снова один предаюсь сумрачным раздумьям среди общего веселья!
Скорее бы наступил завтрашний день. Кронид приказал мне прийти к горе Дикта, как только закончатся обычные хлопоты и обряды, сопровождающие свадьбу и восшествие анакта на престол. Так вот, всё надлежащее свершилось. Завтра можно скрыться из дворца, чтобы отец мой, Зевс, наставил меня на путь мудрого правления, осенил своей благодатью. Осталось только дотерпеть до утра.
Я осторожно спустился по лестнице светового колодца к бассейну, наполненному дождевой водой, опустил в нее руки. Умылся. Сел на прохладную ступеньку и уставился на ровную, спокойную гладь, в которой отражались звезды.
Инпу.[16] (Третий день первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса)
Я так глубоко задумался, что чувствовал себя в полном одиночестве. Знакомый, насмешливый, слегка лающий голос, назвавший мое имя, заставил меня вздрогнуть, резко обернуться и вскочить. И обрадовано вскрикнуть.
У самого начала лестницы, ведшей в световой колодец, четко виднелась остроухая тень шакала. Ну конечно, кому еще придет в голову искать жениха не на брачном ложе, а у бассейна на дне осветительного колодца? Только ему, ведающему пути мертвых и взвешивающему людские сердца.
— Приветствую тебя, страж врат Запада, Инпу, — я почтительно поклонился. — Сердце моё наполняется радостью, когда я вижу тебя. Моё Ка[17] трепещет, подобно стеблям папируса на легком ветерке.
Инпу хохотнул. Легко спустился ко мне.
— Мне нравится, когда ты, кефтиу[18], варвар, начинаешь говорить, как образованный писец из Та-Кемет[19]. Еще немного, и ты научишься плести словеса не хуже любого ученого человека из моей земли.
Инпу с божественной непосредственностью по-хозяйски расположился рядом. В лунном свете я четко видел его поджарое тело, вытянутые вперед жилистые лапы неутомимого охотника, оскал, похожий на ехидную улыбку, острые, вечно настороженные длинные уши обитателя пустынь, ясные, светящиеся в темноте глаза. Сейчас он был неотличим от собственной статуи из черного дерева, что стоит в моих покоях. Только пушистый хвост постукивал по камням широкой ступени. Он сел так, чтобы лунный свет четко обрисовывал его, подчеркивая совершенную, божественную красоту.
— О да, ведающий пути мертвых и дороги живых, — произнес я. — И я польщен, что ты явился разделить со мной радость. Ибо корона Кефти возложена на мою голову, и я сжал скипетр анактов в своей руке.
— Я знаю, ты давно мечтал об этом, — вежливо отозвался Инпу. В голосе его мне послышалась не только радость за молодого царя. — Да пребудет с тобой милость богов, что покровительствуют Хозяевам Высокого Дома[20] вашей земли.
Вряд ли кто-то мог расслышать едва заметную насмешку в том, как были сказаны эти слова. Но я расслышал. Разумеется, быть не могло речи о прорвавшемся раздражении и недостаточно хорошо скрытых чувствах. Божественный шакал в совершенстве владел своим телом и голосом, и если я чувствовал его раздражение — это значило только, что он желает показать, что недоволен. Чем? Я вскинул на него непонимающий взгляд и произнес с приличествующим смирением:
— Да не оставишь ты меня своей милостью!
— Пути, по которым будет шествовать своей державной стопой владыка Ми-нос, далеки от тех, по которым рыскаю я, повелитель троп умерших. Что будет значить для тебя моя милость?
Неужели он не шутил? Я почувствовал, что кровь отливает от моего сердца и головы, и не стал скрывать своего страха.
Чем он мог помочь мне, чужой бог мертвецов? Он не покровительствовал живым владыкам. И после свершения своего земного пути я уйду в иное царство, где ему не суждено помочь мне. Но при одной мысли, что я больше не увижу бессмертного охотника с вечнозеленых полей Иалу, на душе моей стало пусто и холодно. Я был чужим для него — божества далекой Та-Кемет, владыки путей, ведущих на Запад, в страну, любящую молчание. Мне удалось снискать его милость дюжину лет назад. Захватив корабль морских разбойников, среди награбленного я увидел статуэтку шакала из черного дерева, с хрустальными глазами. Она была великолепна. Зверь смотрел на меня, как живой. Насмешливо искривленные губы его, казалось, вот-вот отворятся, и не лай, похожий на безумный хохот, но человечья речь польется из них.
