Эдесян походил по каменной каморке без единого окна. Сел на пол.
Ее светлость Ольга Александровна. Голубка белокрылая. Графиня ненаглядная.
Отравлена. Может, уже мертва. Как же так? Господь всемогущий и милосердный, как жить теперь? Собственная судьба Эдесяна не беспокоила. Глупость какая. Отравитель. Да разве ж гоже солдату ядом мараться? Для врагов у него винтовка и штык имеются. А Ольга – нешто враг ему? Оля, Оленька…
Эдесян не знал, сколько он просидел на каменном полу, прежде чем клацнул замок, скрипнула дверь. И в темном проеме возникла девушка с длинными косами. Тонкая ладонь схватила за запястье.
– Уходьим. Оньи убить тьебя.
– Иония? Как ты…
– Не времья. Идьем быстрее.
– Нет, погоди. Откуда ты здесь? Как прошла через охрану?
– Если надо, Иония уметь ходьить так, что ее никто не видеть. Нас ждать друзья. Ты спасаться!
– Ольгу ты отравила.
– Бежать, торопиться!
– И курдских пленников – тоже, – он отшатнулся от девушки.
– И что? Ты в день больше льюдей убивать!
– Да. Потому что я – солдат. А ты – обыкновенная убийца. Убирайся, Иония. Надеюсь, ты спасешься. Но я тебя видеть более не желаю. Никогда.
– Лев мой…
– Вон, – прошипел Эдесян.
И она отступила. Растворилась в темноте. Старший унтер-офицер даже не стал проверять, заперла ли дверь.
За ним пришли на рассвете.
Провели по лестницам, через длинную залу, мимо широкого окна – а во дворе крепости его добровольцы на разминку вышли, кто их теперь учить станет? – завели в кабинет, где уже сидели четыре офицера, включая Аствацатурова. Судьи, они же – обвинители. И никакого адвоката, разумеется.
– Допг’ыгались, ун-дег.
На всё расследование – сорок восемь часов.
– Ольга жива?
– Садитесь, старший унтер-офицер, – подполковник Олег Дерин, председатель военно-полевого суда, кивнул на стул. – Вы обвиняетесь в попытке убийства высокопоставленной особы, а именно – графини Ольги Александровны Ремской.
– Попытки? Значит, живая?
– Слово предоставляется уважаемым судьям.
– Мы все пг’екга-асно видели, что стаг’ший унтег-офицег Гаспаг Эдесян пог’гяз в женских г’азбогках. Пг’исутствующие на пг’азднике наблюдали, как Гаспаг Эдесян поил ггафиню чаем, в котог’ом после обнаг’ужили г’едкий яд. Кг’оме того, айсогкую беженку по имени Иония со дня отг’авления ггафини никто не видел. Подозг’еваю сг’овог с целью устг’анения неугодной единицы. Добавлю также, что постг’адавшая была обнаг’ужена в постели подозг’еваемого. Видимо, хотел пг’оконтг’олиг’овать пг’оцесс.
– Что с Ольгой? Она поправится?
– Вы лучше о себе подумайте, старший унтер-офицер, – отрезал подполковник. – Чаем графиню поили?
– Да, ваше высокоблагородие, но я понятия не имел…
– Просто: да или нет?
– Да.
– Как видите, подозг’еваемый пг’изнался…
– Гаспар!
– Нельзя сюда, нельзя… Ваши высокоблагородия, я пытался ее не пустить, – молодой солдатик развел руками, а Ольга, бледная, с кругами под глазами, прислонилась к стене, прижала руку к груди.
– Он не убивал. Я клянусь вам! Мне айсорка чай подала, Гаспар позже подошел. Всё беженка, проклятая. Я ее на базаре с беглым османом видела, она боялась, что выдам. А Гаспар вообще ничего не знал об этом, а то бы она и его…
И упала без сил.
Дыма без огня не бывает.
Обвинение в убийстве с него сняли, но приказ о поступлении Эдесяна в Школу прапорщиков отменили.
– Извольте зайти ко мне в штаб, – капитан Виктор Аствацатуров сиял, как новая монета.
Эдесян зашел, проигнорировав «Вольно», застыл на пороге, вытянув руки по швам.
– Вы понимаете, ун-дег», я человек бла-агог’одный. Двог’янин, понятно вам? – Он достал стопки, из которых они пили с Вардгесом, достал коньяк. – Я пг’ежде всего – за спг’аведли-ивость. И я убежден, что пг’оцесс по вашему делу завег’шился спг’аведливо. Бег’ите стопку и г’адуйтесь, что живы.
И опрокинул в себя коньяк.
– Коли пег’ед ггафиней вы чисты, так тому и быть. Но в офицег’ы должны идти люди – бла-агог’одные. Понятно вам, соба-а… пг’остите, ун-дег?
Эдесян ответствовал, что понятно, и испросил разрешения идти. Стопка осталась нетронутой.
От капитана направился прямиком в госпиталь – к любимой. Сил у Голубки хватило лишь на один рывок – от койки до суда. Обратно унесли на руках.
