– Вино – для здоровья, чай – для службы! – подмигнул Ильчев. – У нас без излишеств.
Тихо-тихо, а потом…
Вот из-за этого «потом» и оказался Виктор Славин в лесной глуши днестровского каньона.
За время активных действий в период проведения Галицийской битвы полк потерял ровно такое же количество бойцов, что и в последующую после окончания операции неделю. Потери во время боя ясны. Бой без потерь не бывает. Но вот потери в неделю затишья…
Картина складывалась следующая. Солдаты сорок восьмого полка становились жертвами неожиданных артиллерийских налетов, происходивших всегда внезапно и всегда – безошибочно. Залп невидимой батареи накрывал места скопления бойцов, ни разу не случилось так, чтобы враг обстрелял какой-то несущественный, свободный от войск квадрат. Это могло означать лишь одно – корректировку огня.
– Смотри, – Ильчев указал на противоположный берег, над которым нависал круглый поросший лесами косогор, – где-то там, за вершинкой, их гаубичная батарея. Уже и аэропланы летали, и лазутчиков отправляли, а всё никак не можем засечь, откуда бьют. Пятого дня, в соседнем леске, вторая рота собралась байки травить и пить чай. Ударили, что ураган налетел, восемь человек мертвыми, да восемь раненых, командир поклялся, что даст пять сотен тому, кто батарею разыщет.
– Как такое могло быть? Может, наблюдатель с другого берега?
– Может, и наблюдатель. Только по берегу наших секретов полно. А лес такой, что просто с горы не спуститься. Должны заметить.
– Ну а если не спускаться? Если на самой верхушке наблюдательный пункт, с оптикой, с дальномерами, с полевым телеграфом? Пронаблюдали, скорректировали, из гаубиц ахнули?
– Может, и пункт. Только опять же – аэропланы летали, лазутчики несколько раз ходили. Искали тайные лазы или след от наблюдательного пункта. И ничего. Но главное не в этом. Мы проверяли – ни с той стороны, ни с самой верхушки ни зги тут не видно. Видишь, какая листва всюду? Разглядеть, что да как, да сколько человек, да где сидят – никакой возможности.
– Вот и в штабе говорят – чертовщина сплошная. Будто кто-то им подсказывает. Потому меня и отправили.
Славин взглянул в сторону реки и понял, что сквозь плотную ивовую завесь да с большого расстояния – Днестр тут шириной в две-три сотни саженей, а то и более, – ничего не углядеть. А значит… А что это всё значит?
В голове носились факты и фактики, укладываясь для пристального разглядывания и упорядочивания на мысленно нарисованный стол с зеленым сукном, на манер бильярдного. Командир полка. Пообещал крупную сумму. Проверить – настолько ли состоятелен. При каких обстоятельствах погибли бойцы второй роты? Кто находился из офицеров при обстреле? Кто был до обстрела и ушел? Кто первым покинул расположение роты, кто куда бежал, как ложились снаряды… Авиаторы. Кто летал? Одни и те же или всегда разные? Каково подлетное время? Могла ли артиллерия врага сменить дислокацию за это время? Лазутчики. Кто ходил, когда, куда, что обнаружил, как возвращался… Если охотникам объявили награду, могли вполне без всякой системы на авось в поиск ходить, а это ерунда, так ничего не найти…
Вопросы, вопросы, вопросы. Стол, нарисованный в сознании, всё заполнялся и заполнялся всякими заметками, сносками, подчеркиванием важных фраз. Пусть версий будет сотня, из которых больше половины – ерундовые, главное, чтобы затесалась и та единственно верная, которую ему предстоит найти.
И вдруг всё изменилось. Как будто сознание куда-то заспешило. Старая ива баюкала, красуясь зелеными косами, офицеры пили чай, бросая взгляды на контрразведчика, солдат-раздатчик поинтересовался, будет ли господин прапорщик еще гуляша, и Славин, только-только распробовавший это блюдо и испытавший к нему приязнь, вдруг понял, что ни за что не может попросить добавки. Но отчего так? Что за смутная тревога внутри? Что за состояние?
Он попытался вызвать обратно видение стола, такое привычное, что не раз позволяло разобрать по полочкам всё-всё-всё, но вместо этого возникли отчетливые пальцы, ухватившие перо, и, роняя жирные чернильные кляксы, написали прямо поверх всегда девственно-чистого зеленого сукна одно корявое слово.
