Василий Никитич не был лейтенантом (он был в то время уже статским советником, что соответствовало чину полковника), он не возмущал гвардию против верховни-ков, гвардейцы отнюдь не вставали на его защиту, ни в какие члены Верховного совета он не был произведен. И так далее. Искажены мотивы поступков и его самого, и его противников.
Но удивительным образом на фоне этой путаницы угадано главное — роль Татищева. То, что сделал Татищев в сумбурные и славные дни января-февраля 1730 года, Джон Белл угадал точнее многих историков, располагавших обширным материалом.
Проницательный Милюков, примерявший на себя роль радикального реформатора, утверждал: "Выразителем — и чуть не инициатором —… протеста явился Татищев"[69]. И тут же сказано о горьком историческом недоразумении, жертвой которого стали и Голицын, и Татищев, и, в конечном счете, Россия.
Российский трон опустел.
Отменив привычный порядок престолонаследия, Петр не создал нового механизма. Чтобы не допустить на престол Алексея, очевидного сокрушителя его системы, Петр заменил закон и традицию собственной волей, а в будущем — волею каждого, кто занимал трон. Но тем самым, желая исключить случайность и нецелесообразность в процессе престолонаследия, император отдал русский трон на волю случая. Неожиданная кончина монарха, не успевшего назначить наследника, создавала условия для гражданской войны или, во всяком случае, бурного столкновения различных сил. Высокомернопренебрежительный к реальной жизни, Петр, сам того не желая, развязал руки сильным персонам и политическим группировкам. В отсутствие законного регулирования престолонаследия единственным регулятором становилась вооруженная сила.
Петр, разумеется, не предвидел такого результата, но результат этот был естественно детерминирован всей логикой деятельности солдатского императора, вождя легионов…
Первые слухи о болезни Петра II пошли 7 января. И поскольку не было ни малейшей ясности — у кого более законных прав на престол, коль скоро он станет вакантным, то немедленно образовалось несколько партий со своими кандидатами. По мнению иностранных дипломатов, пристально и настороженно следивших за всеми изгибами российской политики, ибо от этого зависели интересы их дворов, главных партий было четыре: партия принцессы Елизаветы Петровны, партия царицы-монахини Евдокии, партия царской невесты Екатерины Долгорукой, партия малолетнего герцога Голштинского, внука Петра I, будущего Петра III.
За каждым кандидатом, кроме разве что маленького голштинца, стояли в тот момент реальные силы.
Когда, через десять дней болезни, стало ясно, что на выздоровление рассчитывать не приходится, клан Долгоруких предпринял сколь решительную, столь и бессовестную попытку узурпировать трон. То, что план, предложенный отцом государыни-невесты, рассматривался всерьез не только ее родственниками, но и датским послом Вестфаленом, свидетельствует о безнравственности как ведущем принципе политической игры в тот момент. Девиз "цель оправдывает средства" отравил действия всех противоборствующих сил в роковые недели и предопределил во многом противоположные ожидаемым результаты этих борений.
В канун смерти Петра II в доме, занимаемом князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита и государыни-невесты, произошла поразительная сцена. Она известна нам в подробностях благодаря очередной услуге, которую оказали историкам следователи и кнутобойцы. Через несколько лет после описываемых событий, когда Анна Иоанновна и ее присные уничтожали Долгоруких, под страшными пытками была во всех подробностях вымучена картина наивного и циничного заговора. Она достоверно воспроизводится по материалам розыска. То, что показания пытанных были правдивы, подтверждается совершенно естественным для каждого участника поведением.
Многочисленные Долгорукие собраны были князем Алексеем Григорьевичем, который встретил их известием: "Император болен, и худа надежда, чтоб жив был; надобно выбирать наследника". Это чрезвычайно существенный пассаж — временщики настолько презирали закон и государственные установления, что не сомневались в своем праве выбрать нового императора семейным кругом. Эта уверенность в своем беззаконном праве есть прямое наследие практики петровского самодержавия с его откровенным презрением к подданным, гражданам, народу. Петр, по утверждению Пушкина, "презирал человечество". Петр уважал только силу. Сильная власть могла распоряжаться судьбами стран, народов, отдельных людей так, как считала целесообразным. Государственное устройство моделировалось исходя из умозрительных теорий и сиюминутных нужд власти. Это сочетание приводило к схематическому прагматизму, который был усвоен, увы, и противниками Петра и на столетия окрасил реформаторскую деятельность в России.
