История с бестужевским письмом свидетельствует и еще об одном важнейшем моменте. Поскольку Алексей скрыл этот чрезвычайно существенный факт, то нет гарантии, что он не скрыл и еще многое…
Братья Голицыны занимали в планах царевича особое место. Союз с князем Дмитрием Михайловичем обеспечивал поддержку на первом этапе — при вступлении царевича в Россию через польскую границу; а генерал князь Михаил Голицын, только что завоевавший Финляндию и стоявший со своим ударным корпусом в непосредственной близости от Петербурга, гарантировал овладение столицей.
Для нас первостепенное значение имеет то, что именно князь Дмитрий Михайлович был душой конституционного переворота в январе 1730 года, а князь Михаил Михайлович его всецело в конституционных стремлениях поддержал…
И трудно согласиться с Н. И. Павленко, когда он пишет, что Алексей "внутри страны в борьбе за власть ориентировался на силы, враждебные преобразованиям"[34]. Ни Кикин, ни князь Василий Долгорукий, ни князь Яков Долгорукий, ни князья Голицыны не были враждебны реформам.
Спор шел не о преобразованиях как таковых. Спор шел о темпах и методах преобразований. И об их конечной цели.
Михаил Фонвизин, размышляя в сибирской ссылке о последствиях петровских реформ, писал с горечью:
Гениальный царь не столько обращал внимание на внутреннее благосостояние народа, сколько на развитие исполинского могущества своей империи. В этом он точно преуспел, приуготовив ей то огромное значение, которое ныне приобрела Россия в политической системе Европы. Но русский народ сделался ли от того счастливее? Улучшилось ли сколько-нибудь его нравственное или даже материальное состояние? Большинство его осталось в таком же положении, в каком было за 200 лет. Если Петр старался вводить в Россию европейскую цивилизацию, то его прельщала более ее внешняя сторона. Дух же этой цивилизации — дух законной свободы и гражданственности — был ему, деспоту, чужд и даже противен. Мечтая перевоспитать своих подданных, он не думал вдохнуть в них высокое чувство человеческого достоинства, без которого нет ни истинной нравственности, ни добродетели. Ему нужны были способные орудия для материальных улучшений по образцам, виденным им за границей…[35]
Симптоматично, что Ключевский, не знавший сочинения Фонвизина, едва ли не дословно декларирует ту же самую точку зрения на смысл петровской европеизации:
…забирая европейскую технику, он оставался довольно равнодушен к жизни и людям Западной Европы. Эта Европа была для него образцовая фабрика и мастерская, а понятия, чувства, общественные и политические отношения людей, на которых работала эта фабрика, он считал делом сторонним для России. Много раз осмотрев достопримечательные производства в Англии, он только раз заглянул в парламент… Он, по-видимому, думал, что Россию связывает с этой Европой временная потребность в военно-морской и промышленной технике, которая там процветала в его время, и что по удовлетворении этой потребности эта связь разрывалась. По крайней мере, предание сохранило слова, сказанные Петром по какому-то случаю и выражавшие такой взгляд на наши отношения к Западной Европе: "Европа нужна нам еще на несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней спиной"[36].
По сути, некоторые из тех, кто находился в оппозиции Петру, были в гораздо большей степени европейцами, чем он сам.
Оппозиция Петру в конце 1710-х годов была разнородна и обширна. Она существовала на всех социальных и сословных уровнях, и возникновение ее объяснялось главным образом не косностью и темнотой, но тяжестью испытаний, которым подвергалось население страны, и разрастанием военно-бюрократического монстра, подмявшего страну. Разные группировки оппозиционеров имели, соответственно, свои программы — вплоть до радикально антиреформистских. Но те, на кого реально мог рассчитывать Алексей, и те, кто, сознавая его реальные качества, тем не менее рассчитывали на него, были сторонниками последовательных, но постепенных реформ, направленных на благо страны, а не только государства.
Спор шел, в сущности, о месте человека в обновленном реформами российском мире. И каков бы ни был сам по себе царевич Алексей Петрович, но, по логике событий, он притянул к себе эти конструктивные силы. "Царевич Алексей был тем идейным центром, в котором соединилась народная оппозиция с аристократической", — писал Милюков
