Ребятишки залезли на печь и притихли, только глазенки их следили за всем, что происходит в избе.
— Так едешь?
— Нет.
— Тогда с глаз долой, чтобы ноги твоей в избе не было.
— Аким, опомнись!.. — со слезами прошептала мать.
— А ты замолчи, потатчица! — И снова косоватый, предостерегающий взгляд в сторону дочери: — Я кому говорю?
Феня стала молча одеваться.
— Заработаешь деньги, пальто и шаль верни — дома пригодятся.
Феня посмотрела вокруг, взяла старый ситцевый платок у запечья, накинула на голову и вышла. Тяжелая дверь, настывшая за день, скрипнула со всхлипом, жалобно.
Аким спохватился, перевел дыхание, сердце на минуту отмякло: «Что же это я?..»
— Вернись!
Ответа не последовало.
Выходя, Феня запомнила жалкое, растерянное лицо матери, слезы, блеснувшие на ее ресницах. Превозмогая боль в сердце, стараясь заглушить в себе слабость, прошла через сени на крыльцо. Следом послышались порывистые шаги матери.
— Феняшка!.. — донеслось с крыльца.
Не оглянулась. Сразу свернула в ближний проулок. Студеная, злая поземка больно хлестнула снежной крупой в лицо, пытаясь столкнуть Феню в канаву, но она не поддалась ее напору и, повернув плечо навстречу ветру, упрямо пошла вперед.
Меж редкими березами виднелась темно-синяя, взбухшая хребтина льда на Оке. Не за горами и разлив. Весна идет… Феня остановилась у обрывистого берега реки. Творилось что-то непонятное, странное: Ока неспокойно ворочалась под ледяным покровом, глухо стонала. До слуха Фени доносилось гудение проводов и пронзительный свист прошлогоднего сухого камыша. Погода ломалась. Первый весенний месяц оказался вовсе не мирным — сошлись на берегу Оки холодный и теплый ветры, со всего маху ударились грудь в грудь… Фене стало тревожно и страшно, неспокойное дыхание освобождающейся реки вызывало в душе смятение. «Как же теперь? куда идти? что делать?..»
Жадно, с тоской и болью смотрела девушка в заокскую сторону, словно навек хотела унести с собой в душе, навсегда запечатлеть взглядом родной край, с которым едва-едва увиделась и снова должна расстаться. «Уеду куда-нибудь подальше».
Ощущение пустоты и одиночества все время не оставляло Феню. Она вспомнила о Егорке и Маше, и сердце ее сжалось.
Начинало вечереть, а Феня все еще стояла у речного обрыва, не в силах оторвать взгляд от родных мест. Так она долго и пристально смотрела на далекие шевелящиеся огни приокских сел, разбросанных по косогорам, потом перевела взгляд на голубоватую звезду, мигавшую острым, холодным блеском с небесной вышины, — кажется, и там бушуют неспокойные ветры. Зябкая дрожь вдруг охватила Феню, и девушка заспешила по дороге, не зная, куда и зачем.
Вскоре повалил густой мокрый снег, лицо от прикосновения крупных снежинок зябло, слезились на ветру глаза. Уходя из дому, Феня забыла взять перчатки, рукам стало холодно. Ни огней, ни первых ранних звезд теперь не было видно. Феня пошла быстрей, чтобы хоть чуть-чуть согреться, но ее по-прежнему знобило. Так она шла минут десять, может, и больше и вдруг заметила, что опять топчется у обрыва. «Как я не сорвалась только?!» — подумала она с ужасом и вновь стала искать дорогу.
Влево за пеленой пурги лежало село. Феня слышала чей-то далекий глухой голос, но не пошла на него. Слегка подавшись правым плечом вперед, то и дело протирая глаза, она упрямо пробиралась к дороге, лежащей вдоль Оки, шаг за шагом одолевала напор студеного ветра. Неожиданно в белесой мгле смутно обрисовалась фигура идущего навстречу человека. Феня едва не столкнулась с ним.
— Кто это?.. — спросила она и различила в человеке, только что выбравшемся из метельной завесы, женщину.
— Свои, свои! — отозвалась женщина, утирая рукавом лицо. — Ты куда же, сердешная, на ночь глядя идешь-то? Страсть-то какая на улице — ни зги не видно! В такую погоду хозяин собаку со двора не выгонит.
Женщина смахнула липкий снег со лба, приблизилась к Фене и ахнула:
— Феняшка, да никак это ты?
Девушку тронул участливый голос незнакомки. Вгляделась хорошенько — так это же Матрена, мать Наташки, одной из школьных подруг! Всхлипывая, Феня промолвила с трудом:
— Я, конечно, я! Вот домой приехала, а отец…
