Школьники вскоре подошли к саду. Внимательно посмотрев на ребят, Ваня наигранно строго спросил:
— Что за прогулки во время уроков?
— На помощь пришли, Ваня. Показывай, что делать, — сказала раскрасневшаяся Катя.
Подошел Иван Павлович, подал руку. Ваня засуетился, начал смешно и бестолково объяснять, как накладывать «мостки».
— Знаем, знаем! — закричали ребята, разглядывая уже готовые штамбы.
Иван Павлович отозвал Катю в сторонку и, переговорив с ней, стал распределять учеников на группы.
— А где же Наташа? — спросил он у Аленки.
— На ферму побежала, ключ отдать матери.
Минут через пятнадцать Наташа пришла, да не одна, а с Феней и тремя доярками, вырвавшимися на полчасика помочь ребятам.
Разговоры мало-помалу утихли, все занялись делом. Наташа работала проворно, и Иван Павлович невольно залюбовался ею. «Добрая могла бы выйти из нее садовница», — подумал он.
Девушка, искоса перехватив его взгляд, сказала:
— Годика через три приеду к вам на гастроли, пройдусь по саду со своими дружками из ансамбля, скажу: «А ведь есть тут и моя доля».
Все это было сказано таким тоном и с такой уморительно важной миной, что девчата, не утерпев, рассмеялись, а Наташа, озорно блестя ослепительно белыми зубами, продолжала:
— Хотите знать, кем станет наша Алена? Серьезно, хотите? — И, ритмично размахивая садовым ножом, предрекла: — Алена будет корпеть над фолиантами, глотать пыль — она собирается в Архивный, там наплыв меньше. Давайте закроем глаза, девочки, и погадаем: пролетит сколько-то лет, найдет вдруг наша Алена старую-престарую грамоту, а в ней, в той грамоте, сказано будет… — Наташа сделала паузу, окинула одноклассниц хитрым взглядом. — Сказано, что здесь вот, на этом самом месте, зарыт каким-то ханом клад, а чтоб добыть его, надо вырубить сад, понимаете, на нет свести наш сад, и что, вы думаете, она решила?
— Ну, ну, договаривай, что она решила? — сгорая от нетерпения, заулыбались подруги.
А баламутная Наташа уже перекинулась на другое — увидела Катю, манит к себе:
— Катюша, покажи-ка платье. Помнишь, вчера обещала.
Катя смутилась — рядом стоял Иван Павлович.
— Ну что ты, Таха, потом…
Догадавшись о причине ее смущения, Наташа схитрила:
— Иван Павлович, мальчишки курят. Вон за той яблоней спрятались.
Иван Павлович лукаво прищурился, отошел в сторону.
В полдень к саду, шпоря облепленного вешней грязью Воронка, подъехал Нил Данилыч. На побуревшем лице — печать бессонницы. Не успел выбросить ногу из стремени — навстречу Ваня. По его глазам Нил Данилыч понял — дела в саду круто изменились. На сердце сразу отлегло. Невольно вспомнилось, как всегда на партбюро поругивали Ваню за нерасторопность. «Говорят, нехороший вожак у молодежи, а глянь, сколько привел народу. Вот что значит беспокойство. Зря плели: «Не может организовать» и тому подобное. Может! Стоит только захотеть!»
Припадая на затекшую ногу, Нил Данилыч пошел навстречу комсоргу.
— Молодец, Ваня, молодец, — говорил он, крепко пожимая ему руку.
А тот, смущаясь и торопясь, в который раз уж начал пояснять, как он с ребятами оперирует яблони.
— Сейчас такое времечко — сокодвижение. Прозевай минуту — капут.
— Сокодвижение… — задумчиво проговорил Нил Данилыч. — Верно сказал ты, Ваня. Соки подымаются — к росту, значит. — И посмотрел на школьников, копошащихся вокруг яблонь.
«Вот бы кого после школы на фермы. Буйная, нерастраченная сила».
Он ходил по междурядьям, поглядывал на обмотанные рогожкой яблони. «Оживут ли? — тревожно проносились в голове мысли. — Оживут!»
Прошло несколько дней. Вода в реке сошла, припойменные луга стали покрываться травой. Однажды люди, проходя утром в поле, немало были удивлены: по всему южному склону, что раскинулся левее молочной фермы, белым-бело: сад зацвел, молодые яблоньки источали хрустальную свежесть. Они бежали по взгорку навстречу утреннему солнцу, словно стая лебедей, готовая взмыть в бездонную глубину. Каждый останавливался на минутку и, облегченно вздохнув, улыбался.
— Ишь ты! — обрадовался и Нил Данилыч, тоже остановившись. — Глянь-ка, цепкий какой — закудрявился. Живуч!
