— Честное слово, нельзя понять когда эта переселившаяся душа говорит в шутку, а когда всерьез! — заключил со вздохом Костя. — Лучше вернемся к разговору о “куриных ножках” и представим себе паутинные мосты через пропасти… или даже морские проливы, например, через Керченский.
— Паутинные мосты, — подхватила Соня. — А почему, как вы думаете, Эйлер во время своего второго пребывания в Петербурге, будучи одним из экспертов кулибинского проекта моста через Неву, ничего не сказал об открытии своего слуги? Ведь продольный изгиб — ахиллесова пята любых мостов.
— Может быть держал слово, данное слуге, — предположил Костя, — уважая его как СЛУГУ НАУКИ.
— А что вы думаете? Кажется наш Костя на этот раз прав!
— А разве в остальном при раскрытии загадочной реликвии он был всегда неправ? — спросил я.
— Нет, прав, конечно. Это я так. Просто он всегда задевает меня, — пожаловалась Соня.
* * *
Оно конечно, Александр Македонский — герой, но зачем же стулья ломать?
Н.В. Гоголь
Через несколько дней “открыватели истин” снова появились у меня.
Соня радостная, возбужденная с порога объявила:
— Я не смогла доказать теорему Эйлера! Хотя доказала новую теорему… свою!
— Это какую же? — чуть иронически спросил Костя.
— Приравняла многочлен Эйлера к величине, возведенной в степень, на единицу большую, и доказала безусловное равенство.
— Можно с этим познакомиться простому смертному? — с сомнением спросил Костя.
Соня протянула ему исписанный листок бумаги.
— Позвольте! — вскричал он, — это же на удивление просто! За многочлен взялись! Да вас за это на руках надо носить!
— На руках? Ну, это еще как выйдет? — нахмурилась Соня. — Да и не за что. Я ведь знала теорему любителя математики Крылова Геннадия Ивановича из Мариуполя. Он увлекался Великой теоремой Ферма, но и как все математики мира за триста пятьдесят лет не доказал.
— Разумеется, — согласился Костя.
— Но он интуитивно увеличил степень для Z на единицу и оказался прав, что мне удалось доказать. Я окончательно убедилась в правильности старинных формул, вывод которых удалось воспроизвести. Я проверила на компьютере все возможные варианты! Этими формулами можно пользоваться!
— Если когда-нибудь кому-нибудь понадобится эта ваша теория целых чисел, — иронично заметил Костя.
— Целые числа не нужны? — возмутилась Соня. — А как же, скажите мне, вы будете считать число людей, домов, окон в них… Половинками?
— Аргументы у вас всегда безупречны. Если принимать меня за единицу, то половину отдаю вам.
— Не увиливайте! Свою часть загадочной реликвии я разгадала однозначно, а вы… вы дальше предположений так и не пошли!
— Ну это как сказать! — многозначительно произнес Костя и принялся выкладывать из портфеля его содержимое: дощечку с четырьмя недосверленными до конца отверстиями и выступающими из них металлическими втулками, четыре ярких серебристых очень тоненьких стерженька.
На глазах у нас с Соней он собрал из этих деталей изящную, но весьма ненадежную на вид табуреточку.
Мы в полном молчании рассматривали это изделие, когда в комнату важно с видом хозяина вошел мой вальяжный кот Асурбанипал. Как всегда, не интересуясь ничьим мнением о своих действиях, не обращая внимание на присутствующих и считая себя важнее всех, он вспрыгнул на приглянувшееся ему новое сидение, и преспокойно улегся на нем отдохнуть.
Соня всплеснула руками:
— Какая прелесть! Табуретка на паучьих ножках! Они не прогнулись даже под тяжестью кота. Как раз для Асурбанипала!
— А мы сейчас проверим, может она и не только для кота, — сказал Костя и неожиданно для нас схватил Соню на руки, собираясь вместе с ней опуститься на свое сооруженьице.
Соня отчаянно болтала ногами и успела крикнуть:
— Сейчас же отпустите меня! Александр Македонский был великим полководцем, но зачем же табуретки ломать?
— Надо же воздать за новую теорему, — говорил Костя, не слушая.
Я не успел вымолвить ни слова, а Костя с Соней на руках уже восседал на своей табуретке, а рассерженный и обиженный кот стоял рядом на полу, возмущенно выгнув спину.
И тут произошло невероятное, как, впрочем, все, в чем бывал замешен мой драгоценный Асурбанипал. Кот с непостижимой ловкостью и быстротой вскочил на стол и стал яростно рвать когтями лежавшую там мою бесценную реликвию. За столетия старая бумага стала такой хрупкой, что при этом не просто рвалась, а превращалась в труху.
