— Не этот ли французский король именовал себя Справедливым? — спросил Званцев.
— Вот именно! — рассмеялся Жак Бержье. — Можете поверить, что не во имя Справедливости кардинал Ришелье забрал у короля всю власть. Так вот, представьте себе, что меня, французского коммуниста, заинтересовал и мучает ничем не объяснимый поступок кардинала Ришелье, заклятого врага вольнодумцев, противников угнетения. Живи он в наше время, не было бы злейшего врага коммунизма. И вместе с тем…
— Вместе с тем? — не выдержав паузы, спросил Лифшиц.
— Мрачный кардинал Ришелье, правитель Франции времен Людовика ХIII, угнетатель французского народа добился освобождению приговоренного к пожизненному заключению итальянского монаха Томазо Кампанеллы, автора утопии “Город Солнца”, первого коммуниста-утописта Европы, подготовил ему во Франции убежище, назначив правительственную пенсию.
— Непостижимо! — дружно воскликнули советские туристы.
— Очень странно, — согласился Эме Мишель.
— В этом стоило бы разобраться, как и в загадках Сирано де Бержерака, — заключил Бержье.
Званцев и его спутники сердечно распрощались с новыми французскими друзьями, чувствуя себя обогащенными и заинтригованными.
Как величайшее сокровище взяли они документы погибшего советского героя, чтобы передать их в Москве по назначению. Но газету, старую газету времен французского Сопротивления с именем Сирано де Бержерака, Званцев оставил себе, заменив ее новым конвертом.
Он тогда еще не знал, что этот легендарный герой, считавшийся непревзойденным по храбрости гасконцем, хотя родился не в Гасконе, станет близок ему, и он посвятит ему и Кампанелле два романа спустя много лет после памятной встречи в Париже. Их назовут фантастическими только потому, что слишком фантастичны знания Сирано почти четырехсотлетней давности и слишком невероятными кажутся события его жизни, столь же бурной, как и короткой, поэта, философа, бойца, страстно протестовавшего против окружающей его клокочущей пустоты. Вместе с тем обойденного Природой и тщетно искавшего простого человеческого счастья. Эту его жажду любви выразил Званцев в написанным за Сирано сонете первого дуэлянта Парижа, мечтавшего о дуэли совсем иного рода. Званцев дал сонет в собственном “переводе” с несуществующего оригинала.
ЖЕЛАННЫЙ ЯД
Как я хотел бы для “дуэли”
Противницу себе найти.
И звёздной ночью без дуэньи
С ней вместо шпаг скрестить пути.
И пусть в мучениях до встречи
Волненьем жгучим буду жить.
Змеиный яд болезни лечит,
Желанный яд кровь освежит.
Придёт, как гром, моё мгновенье
Смогу счастливцем страстным стать
И за одно прикосновенье
Полжизни радостно отдать!
Хочу сраженным быть не сталью,
А приоткрытою вуалью.
Теплоход “Победа”, завершая круиз, отплывал из Гавра. Впереди Северное море и “Кельнский канал” через Западную Германию.
Советские туристы покидали Францию, а французы провожали их. Званцев никогда не думал, что на пристани соберется такая толпа. И когда корабль отчаливал, французы запели “Подмосковные вечера”. Это говорило о многом…
Страна всегда передовая,
Бетховен, Эйлер, Гейне, Гёте!..
Но как могла, народ свой предавая,
Дойти до гнусного ты гнёта?
Весна Закатова
Теплоход “Победа”, оставив позади пролив Ла-Манш и оказавшись в Северном море, вошел в Кельнский канал. Проложенный через Германию, он выводил судно прямо в Балтийское море.
Но при пересечении кораблем Европы по этой искусственной прямолинейной реке остановок круизом предусмотрено не было. Туристы лишь могли издали восхищаться исполинским Кельнским собором, воплощением готической архитектуры, который, подобно Исаакию в Петербурге, строился сорок лет. А дальше они могли с корабельной палубы, как из окна вагона любоваться немецкими пейзажами, фермерскими полями и ухоженными, как сады, лесами. Туристы роптали.
— У нас на эстраде в таких случаях публика требует деньги обратно, — возмущалась артистка Савва.
— Что с возу упало, то пропало, — философски замечал ее муж, карикатурист Борис Ефимов.
— Смотрите, — говорила Женя Калашникова, — рыбаки с удочками сидят и не кулаками нам грозят, как турок в Босфоре, а приветливо руками машут.
