Разговор вскоре перешел на другую тему, на воспоминания о временах Сопротивления.
Жак Бержье знаком потребовал особого внимания. Достал из внутреннего кармана пиджака завернутый в старую газету сверток и положил его на стол
— Мы хотели бы, — торжественно начал он, — чтобы русские товарищи передали этот пакет в Москву, в Кремль. Здесь документы русского участника французского Сопротивления, бойца Красной армии, бежавшего из гитлеровского концлагеря и героически отдавшего свою жизнь в борьбе с фашизмом здесь во Франции.
Жак Бержье осторожно развернул сверток. В нем были красноармейская книжка и партийный билет коммуниста, погибшего в борьбе с нацизмом, сражаясь рядом с французами здесь в Маки, Иванова Сергея Петровича. Сержем звали его французы.
Званцев и его друзья засыпали Бержье вопросами об этом безвестном русском герое, сражавшимся с нацистами во Франции.
Бержье сказал:
— Я должен огорчить наших советских товарищей, но нам почти ничего не известно об этом замечательном Серже. Нам передали его документы с кратким добавлением, что они принадлежат подлинному герою. Нам не привелось воевать в Маки, хотя каждый из нас посильно помогал Сопротивлению. Что касается меня, то мне удалось чисто математически, зная количество отправляющихся в разные стороны поездов, устанавливать направление гитлеровских военных перевозок, сообщая об этом через подпольную радиостанцию в Россию.
Благоговейно передавали туристы из рук в руки бесценные документы с пятнами застывшей на них крови бойца.
Взгляд Званцева упал на заголовок газеты, в которую они были завернуты: ”Сирано де Бержерак”. Он поднял недоуменный взгляд на Жака Бержье.
— Да, да, — улыбнулся тот. — Сирано де Бержерак. Не удивляйтесь. Символ отваги и чести для многих участников Сопротивления. Подпольная газета называлась его именем.
— Сирано де Бержерак, — повторил Званцев, вспоминая блистательную пьесу Ростана, поставленную в Москве, в театре имени Вахтангова с Рубеном Симоновым в главной роли.
“Романтический герой, поэт с уродливым лицом, передававший слова любви той, которую любил, но не от себя, а от красавчика, ее избранника, ставшего его другом. Она полюбила автора этих пламенных строк, но слишком поздно узнала, кому они принадлежат“.
Словно угадав эти мысли, Жак Бержье сказал:
— Если вы думаете о пьесе нашего Ростана, то не его персонаж вдохновлял бойцов Сопротивления, а совсем иной Сирано де Бержерак. Легендарный человек, полный загадок, философ, ученый и поэт, виртуозно владевший шпагой. Эме Мишель решил собрать о нем безупречные сведения, как собирает о неопознанных летающих объектах. У нас уже есть документы о том, что он действительно одержал победу над ста противниками. Но главное в тех тайных знаниях, которыми он обладал и которые подтверждаются лишь в наше время. И это современник кардинала Ришелье и д’Артаньяна, прославленного романами Дюма.
— Следовательно и Пьера Ферма? — вставил Званцев.
— Конечно! И Рене Декарта тоже.
— Как бы хотелось узнать все, что вам удастся выяснить об этом человеке, имя которого, как воплощение французского патриотизма, взяла подпольная газета Сопротивления.
— Я пришлю вам все, что мне удастся узнать о нем, — пообещал Эме Мишель.
Особенно примечательным оказалась меняющаяся внешность Сирано. Дошедшие до нас портреты сделаны после его военной службы, во время которой он получил при осаде Арраса сабельный удар в лицо, изменивший очертания его знаменитого носа, начинавшегося со лба выше бровей, о чем можно лишь догадаться, но что имело большое значение в его жизни.
Но тогда в парижском ресторане в беседу Званцева с Эме Мишелем вмешался Жак Бержье:
— Да, конечно, Сирано де Бержерак фигура столь же примечательная, как и загадочная. Но ХVII век богат и другими тайнами. Взять хотя бы того же всесильного правителя Франции образованного, коварного и жестокого кардинала Ришелье. Казалось, трудно себе представить более мрачную фигуру, все силы и недюжинный талант свой он отдал укреплению абсолютизма, самодержавия, как говорят у вас в России. Правда, воплощая его в своем лице. Король Людовик ХIII был слаб и циничен. Я сейчас прочту вам его подлинное письмо губернатору Арраса, — он достал из кармана блокнот с записанной там цитатой: “Извольте изворачиваться, пишет король. Грабьте, умея хоронить концы. Поступайте так же, как другие в своих губерниях. Вы можете все в нашей империи. Вам все дозволено.”
