И Фажон пошел к шкафу, вынул из него бутылку, достал с полки четыре фужера для себя и гостей и, заправски, сняв с горлышка проволочную оплетку, пустил пробку в потолок, наполняя фужеры рвущимся наружу шипучим вином.
— За мир! И за призыв к нему автора романа “Иль де фе”
Все выпили, правда, верный себе Званцев только пригубил. Фужеры наполнились вновь.
— За Париж! — провозгласил теперь Званцев.
— За социалистический Париж, — поправил Фажон.
Бутылка была осушена.
— Друзья, — сказал издатель. — Наши коммунисты, в их числе переводчики и издатели, не простили бы мне, узнав, кто был у нас в гостьях, если бы я не устроил им встречи с вами. И я беру на себя смелость назначить ее по французским обычаям в ресторане у Елисейских полей.
Это был тот самый ресторан, где уже завтракали туристы. Званцев и его спутники с радостью согласились на такую встречу, оговорив послеобеденное время.
Уходя, они встретились на лестнице с главным редактором “Юманите” Анри Стилом. Узнав, что перед ним автор “Иль де фе”, он горячо пожал руку Званцеву и, не сговариваясь с Фажоном, процитировал Виктора Гюго:
— “Мир — это добродетель цивилизации. Война — ее преступление”. За эту добродетель борются коммунисты и роман “Иль де фе.
Во время обеда Званцев, Лифшиц и Колесникова сидели за одним столиком.
К ним направился высокий худощавый человек.
Женя Колесникова спросила его по-французски:
— Вы ищите кого-нибудь, мсье?
— О да! Господина Званцева. Мне назвали его, как руководителя прибывшей советской группы, — на чистом русском языке сказал подошедший.
— Я к вашим услугам, мсье. Если у вас нет секретов, присаживайтесь за наш стол, — поднялся со своего места Званцев.
— Благодарствуйте, — ответил подошедший, садясь на предложенный стул. — Моя фамилия ничего вам не скажет, но Гучкова вы, несомненно, знаете.
— Издателя черносотенной газеты?
— Ну, не черносотенной, а монархической, — поправил русский француз. — Дело в том, что после Гучкова я являюсь ее редактором. И мне хотелось бы, чтобы вы знали, что газета изменила свое направление и стала не только прорусской, но и просоветской. Ныне все мы в русской колонии получили советские паспорта и проживаем в Париже, как советские граждане. И ждем права на возвращение на Родину, как величайшее счастье.
— Нам приятно слышать это от вас, — сказал Званцев.
— Это все, что я хотел сказать вам, советскому руководителю.
— Я боюсь, что вы преувеличиваете мое значение.
— Ну, конечно, конечно, — с хитрецой понимающе произнес редактор монархической газеты, поднимаясь. Он отошел, высокий, прямой с явно военной выправкой.
К столику подходили на условленную Фажоном встречу французы. Званцев надеялся на перевод Калашниковой. Но первым к ним подошел невысокий лысеющий француз и на превосходном русском языке рекомендовался Жаком Бержье, родом из Одессы.
Званцев знал этого писателя и редактора по его смелым статьям по самым острым вопросам науки, где он не боялся защищать порой экстравагантные гипотезы. Позже он был издателем одного из популярных журналов. Подошли и другие французы. Бержье распорядился, чтобы официанты сдвинули столики и всем бы хватило места. Он познакомил Званцева с молодым человеком, переведшим “Пылающий остров” на французский язык. Словом, недостатка в французах, владеющих русским языком, не было.
Вскоре подошел еще один участник встречи, которому Званцев был обязан тем, что он впоследствии предложит своим читателям. Это был диктор парижского радио Эме Мишель.
По французский через переводчиков он стал рассказывать о книге, над которой работал. Впоследствии он прислал ее Званцеву в Москву.
Это был скрупулезный труд, опирающийся на статистические данные и строго проверенные наблюдения свидетелей полета неопознанных летающих объектов НЛО или УФО по зарубежной терминологии.
Эме Мишель ни словом не обмолвился об инопланетных кораблях или зондах, чем могли оказаться летающие тарелки, основное внимание сосредоточивая на фактах их появления, траекториях полета и изменение под острыми углами их движения со скоростью до 70 000 километров в час. Получалось, что они не подчинялись земным законам инерции.
