— Что ж он тебе предложил? Вернуться в старые семьи, где твое место уже занято? Или гарем завести?
— Нет. Можешь посмеяться надо мной, но дело до религии дошло.
— Но вы же оба атеисты!
— Тем не менее, его устроило только мое заверение, что у меня жена, как у попа, последняя.
Загорянский расхохотался:
— Ну, я Тане принесу поздравление с вечным мужем. Оказывается, нерушимые браки заключаются не на небесах, а в райкоме партии.
— Это не так смешно, как серьезно. Членство в партии накладывает нелегкие обязательства.
— Хорошо бы все материалисты были такими идеалистами, как ты.
Пройдя судов суровый круг
Он начал снова все сначала.
Лето 1950-го года Саша с Таней и полуторагодовалым сынишкой Андрюшей проводили в Дуболтах на Рижском взморье, в Доме творчества писателей, а потом сняли комнату у его завхоза.
И вдруг в самый разгар сезона, Саша объявил, что должен немедленно съездить в Москву, вызывает киностудия Центрнаучфильм. Идет озвучивание его текста к картине режиссера Разумного о плане ГОЭЛРО. Таня взгрустнула, но безропотно осталась с Андрюшей в гостеприимной семье дяди Типы, как называл Андрюша.
А через неделю получила загадочную телеграмму: “ГОЛОСТ ТЧК ПЬЕМ ГУЛЯЕМ КОЛЕЙ ТЧК САША”.
Ни Таня, ни оборотистый дядя Типа с женой, ни премудрый директор Дома творчества Бауман расшифровать загадочное послание не могли, пока сам Званцев не приехал за семьей.
— Что за странную телеграмму ты прислал? У нас никто понять ее не мог, — спросила Таня после радостной встречи.
— Что ж в ней непонятного? — удивился Саша.
— Вот посмотри и объясни, — Таня протянула телеграфный бланк.
Саша взглянул и расхохотался:
— Так здесь только одна буква ошибочна. Не ГОЛОСТ, а ХОЛОСТ.
— А это как понять? — с улыбкой спросила Таня.
— В Москву через Дом творчества меня вызвал Коля Поддьяков. Слушалось дело в суде о моем разводе с Инной Александровной.
— Так ведь тебе в последней инстанции, в Верховном суде отказали, несмотря на то, что Инна Александровна уже во второй и в третий раз состоит в гражданском браке “де факто”, как мы с тобой, а развода тебе не дает.
— И наш Андрюша, мне в укор, носит нелепую фамилию Малама-Гладких. — отозвался Саша.
— Это в ЗАГСе неверно прочитали мои документы. Моя мама Гладкая, а папа Малама.
— Вот этого я допустить не мог. Напрасно судьи думали и Иннин адвокат, былой наш друг Танчук, считал, что я теперь навек закабален. А в законах наших нет запрета, проиграв дело во всех инстанциях, не начать его снова, что я и сделал. И суд, как бы на свежую голову, признал бессмысленной попытку склеить прежнюю семью, а новые две разрушить. И вот впервые в совершеннолетнем возрасте я холостой и предлагаю тебе руку и сердце. И вместе с Андрюшей мы все трое будем носить одну фамилию Званцевых.
На скромной свадьбе Тани с Сашей были двое примечательных гостей: Коля Поддьяков и маленький Андрюша, поздравивший поженившихся родителей.
Но тяжким грузом для Званцева оставались оставленные им дети. Материального их обеспечения с его стороны для него было недостаточно. Он потерял нечто невосполнимое.
В Аленушке души не чаял дед. Из Лося приезжал к малышке каждый день, и мать, поступившая на работу в институт Иосифьяна, не боялась оставлять ее на попечении старика, умевшего делать все по дому, любящего, заботливого. Он более, чем заменял девочке отца. И с дедом Петей вместе, как подросла, по отцовским путевкам ездила на Рижское взморье, в Дуболты, в Дом творчества, и подружилась там с младшим братиком Андрюшей.
В послевоенное “бдительное время” Инну Александровну, немку по рождению, из института электромеханики уволили, и она поступила заведующей лабораторией испытания электрических машин в МЭИ, а вскоре сошлась там с механиком этой лаборатории Александром Ивановичем, что не мешало ей требовать возвращения Саши Званцева в семью.
Но у него уже окрепла новая семья с маленьким Андрюшей, залогом обретенного с Таней счастья.
Судьбина ж злая выбирает для ударов самое болезненное место.
В предмайские дни 1955-го года погода баловала москвичей, и Андрюша гулял в группе малышей у Большого театра. Там в сквере у фонтана на скамеечках сидели ветераны, назначая здесь место годового сбора. И командиры, поседевшие за десять лет, радостно узнавали и обнимали своих солдат. А те по-прежнему во фронт тянулись, огонь противника и выполнение команды вспоминали. И тут же ребятишки под Анны Ивановны ласковым присмотром свои игры затевали, и если слышалось “Пиф-паф”, вставал тут старый генерал и говорил:
