— А если всерьез, то чем это может грозить вам?
— Сказать по правде, я понимаю английского короля, который ради любимой женщины отказался от престола. Я готов последовать его примеру…
— Не будем торопить события. Пойду переоденусь.
Перед шатром она оглянулась.
Он взял у студентки багор и стоял с ним, как рыцарь с копьем наперевес, готовый к бою.
Мокрые чужие бревна из разбитых плотов, застряв в камнях, высовывались из воды, и будто старались их остановить.
Рыцарь разил копьем врагов, отталкиваясь от них. Но эти препятствия останутся позади… А что впереди?
Марина вышла из шалаша опрятно одетая, босыми ногами, чувствуя воду, проникшую в щели между бревнами, заливая плот. Сердце часто билось, отдаваясь в ушах. Но не оттого, что побывала в воде, хотя тело и болело от ушибов. Она все ж была счастлива.
Он ждал ее, волнуясь, как юноша. Она подошла, уже не беспомощная и сухая.
Другая пара стояла обнявшись.
Он тоже обнял ее, ощутив, что она дрожит, как в ознобе.
— Вернись в шалаш, накройся одеялом. У тебя же зуб на зуб не попадает.
— Я лучше с вами вместе… погибну…
— Ну, уж нет! Вместе согласен! Но не погибать!
— Согласны? — с надеждой спросила она. — Вместе?
— Конечно, — ответил он, прижимая ее к себе свободной рукой. — Как английский король.
— Опять шутить! — строго сказала она, но не отпрянула.
А пороги и острые ощущения еще не кончились.
Плот накренился, становясь дыбом. Оба упали, держась друг за друга. Оказались в воде на полузатопленном плоту. Но тот упрямо вынырнул вместе с ними, снова мокрыми.
Потом они плыли по тихой, как заводь реке, довольные и счастливые. Он в шортах, она в купальнике. Светило солнце. Было и тепло и свежо. Одни пороги остались позади, а впереди?..
Там пороги были куда более тяжкими.
В Москве гордая, возмущенная жена гневно дала ему безоговорочно развод. Но взрослые сыновья Марину не приняли. Бывшая жена переехала к одному из них, освободив место в большой обжитой ректорской квартире.
И для них взошло солнце, согрело, обсушило, сделало радостными, молодыми, как в низовьях реки на плоту…
А задолго до этого, летом 1755-го года золоченые кареты одна за другой подъезжали к изящному павильону “Mon plaisir” (Мое удовольствие), откуда вел спуск в “Нескучный сад”, где приехавшая в старую столицу императрица назначила гулянье, и вся московская знать спешила прибыть, чтобы не упустить возможности обратить на себя монаршее внимание, напомнить о себе.
И мужчины выходили из карет, сверкая звездами и орденами, все в модных паричках, а некоторые и в пожалованных лентах.
Но дамы все же затмевали их сияньем глаз и драгоценностей, белизной покатых голых плеч, нарядностью шуршащих платьев и покоряющей улыбкой.
Блестящие всадники в парадных мундирах с эполетами спешивались у подъезда. Их коней хватали под уздцы подоспевшие конюхи в желтых куртках и высоких сапогах, отводя их на конюшни, подковой окружавших павильон.
Офицеры же спешили предложить руку дамам при спуске по крутой тропинке в Нескучный сад. Ведь так легко оступиться в туфельках на высоком каблуке, из которых сладко пить шипучее вино.
Взвизгивание и хохот слышались снизу.
Прибывшая на гуляние императрица, спускаться в сад не стала, величественно проследовав мимо шеренги лакеев в красных фраках с золотыми позументами. Они низко кланялись, чуть приседая, как повелевал придворный этикет.
Елизавета Петровна, сопровождаемая ее сподвижником и опорой графом Шуваловым, прошла в уютный кабинет, казалось, предназначенный для интимных встреч “в свое удовольствие”. Она согласилась по просьбе графа принять там придворного пиита и поддерживаемого Шуваловым ученого из северных поморов.
Огромный, как поднявшийся на задние лапы медведь в непременном седом паричке, он ждал высокой аудиенции, низко поклонившись царице. Она милостиво дозволила ему войти за собой в кабинет.
— Чем порадовать изволишь, Михайло Васильевич? — спросила она, усаживаясь за столик с перламутровыми инкрустациями на тонких гнутых ножках.
— С челобитной к вашему императорскому величеству, как дочери Петра Великого.
— Никак дворянского звания добиваешься? Мало Ломоносову чести в Академии Петербургской и при дворе нашем быть?
