И все не выдерживали высоких предъявляемых к ним медицинских требований.
Григоров уже не имел несколько коек в институте Бураковского, а перешел по приглашению академика Чазова в его Кардиологический Центр, получив целое отделение при больнице № 20 в Бабушкинском районе, бывшем городе, Бабушкине, где жили прежде родители Званцева.
Там и сменили Танюше через полтора года, вместо двух, первый заграничный аппарат “Деманд”.
Григоров, только что вернулся из-за границы, где был на медицинском Конгрессе, посвященном электро-стимуляции.
— Что делать будем, Александр Петрович, мудрый вы человек? — говорил Гоигоров при встрече со Званцевым. — Авторских свидетельств на наше устройство мы с вами получили вдоволь. Но вот буржуи на Конгрессе грозились выпускать аппараты с гарантией на 5 лет… А нужные у нас с вами аккумуляторы сколько протянут?
— Пока что заграничный прославленный аппарат у Татьяны Михайловны моей и двух лет не проработал. А у нас с вами аккумуляторы заменим на конденсаторы в сколько-то микрофарад, способные стоять неопределенно долго.
— Счастливый вы человек! У вас все разрешимо. А я вот повздорил с Наполеоном нашим…
— С кем, с кем?
— Да с начальством высшим, с академиком, с Чазовым. Загнали нас к черту на кулички и даже санитарной машины не дают.
— Ну, в этом постараюсь вам помочь. У меня, глядя на ваших больных, давно руки чешутся. Надо вооружить меня, чтобы я мог постучаться в дверь на самом высоком этаже. Ведь это позор, что наша медицинская промышленность не выпускает стимуляторы на современном уровне! Если можно, дайте мне сравнительные цифры спасенных стимуляторами людей в нашей стране и за рубежом, скажем, в США.
Григоров все это знал, и сопоставление числа возвращенных стимуляторами к жизни людей и тех, кто, погиб без них или остался нежизнеспособным. Званцев пришел к ошеломляющему выводу, что это сравнимо с потерями во время Великой Отечественной войны.
Посчитав такой вывод весьма значимым, он решил повторить свое обращение в Политбюро, помня его результат в отношении покойного Ефремова.
Письмо получилось убедительным.
И Званцев, проверяя себя, решил показать его многоопытному Ильину, несмотря на то, что тот пытался отговорить его от заступничества за Ефремова.
И он поднялся в своем подъезде в квартиру Ильина.
Виктор Николаевич радостно встретил его:
— Вот спасибо, что пришли. Я сам собирался к вам зайти. Извиниться за ложный совет, который я вам дал.
— А я к вам за тем же советом. Поднять большое дело хочу через Политбюро.
— Политбюро? И вы не утратили ко мне доверия? Ценю и отплачу откровенностью за это. Отговаривал я вас по обязанности, как оргсекретарь Союза, зная, что акция против Ефремова была согласована с руководством Союза писателей. Могу от себя сказать: правильно вы поступили, что меня не послушали. В Союзе решение принимают комиссию по литературному наследию Ефремова создать и вас ее председателем назначить. А теперь за кого заступиться хотите?
— За советский народ.
— Так уж за весь народ?
Вместо ответа Званцев протянул ему письмо.
Ильин надел очки и углубился в чтение.
Потом, откинувшись на спинку кресла, сказал:
— Совет я вам дам, но с условием, что вы не поступите наоборот.
— Обещаю, что во всех случаях письмо пошлю.
— И правильно сделаете. Я вам так и хотел посоветовать.
И письмо, как и в первый раз, было отправлено по почте.
И через несколько дней прозвучал телефонный звонок:
— Товарищ Званцев? С вами говорит помощник Генерального секретаря Вольский Аркадий Иванович. Не могли бы вы зайти ко мне по поводу вашего письма о кардиостимуляции? Здание ЦК, — и он назвал этаж и номер комнаты.
Договорились о времени. Пропуск Званцеву будет заказан.
— Зачем пропуск члену партии, идущему в свой Центральный комитет? — задорно спросил Званцев.
— Однако, вы с характером. Наверное, вы правы, хотя не каждый об этом скажет.
Точно в назначенное время Званцев стучался в названную ему дверь на лестничной площадке, но никто не отозвался.
Обескураженный Званцев решил подождать в ближнем холле, где можно было сесть.
Напротив кресла, где он устроился, была дверь с табличкой “М. В. Зимянин”.
