— Могу только сожалеть об этом. Встреча была очень интересной.
— Конечно, он повторил свою знаменитую мысль о кризисном переизбытке физических знаний в ожидании сказочной силы “безумных идей”?
— Да он говорил об этом, приведя пример теории относительности двадцатипятилетнего патентоведа Альберта Эйнштейна из Швейцарии.
— Но Бор не сказал, о тщетных попытках Эйнштейна создать единую теорию поля?
— Нет, он этого не касался.
— Тогда я приглашаю вас на встречу с научным сотрудником Пулковской обсерватории, нашим ленинградским действительным членом Общества испытателей природы, с которым стоило бы повстречаться Нильсу Бору, чтобы воочию увидеть носителя безумных идей физики завтрашнего дня.
— При такой вашей подаче предстоящей встречи я боюсь остаться без места в большой аудитории Зоомузея, которая за вами закреплена.
— Вам — почетное место в первом ряду.
Званцев пообещал непременно быть.
С первого ряда, где не было пюпитров, как во всех остальных рядах, уходивших амфитеатром к высокому потолку, навстречу Званцеву поднялся русский богатырь с картины Васнецова, только без бороды:
— Лев Александрович Дружкин описал мне вас, и я сразу узнал. Я буду вашим соседом. Протодьяконов Михаил Михайлович. Будем знакомы.
— Очень рад. Дружкин рассказывал мне о вас. Профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки и техники. Заместитель директора Института Физики Земли Академии Наук СССР.
— Лев Александрович перестарался. Слава Богу, уже не замдиректора. С плеч долой. Теперь только Зав. лабораторией.
В аудиторию вошел Дружкин в сопровождении невысокого, склонного к полноте человека, направляясь к стоящим Званцеву и Протодьяконову.
— Позвольте представать вам, Александр Петрович и Михаил Михайлович, нашего советского Эйнштейна Илью Львовича Герловина, вторгающегося в физику наших дней с позиций двадцать первого века.
— Рад познакомится с обладателем Машины времени, — отозвался Званцев.
— Я читал ваши книги, Александр Петрович, и был уверен, что вы обладаете такой машиной и щедро предоставляете ее читателям, перенося их в будущее, — с предельной вежливостью раскланялся Герловин, пожимая Званцеву руку.
— А это, — продолжал, обращаясь к Герловину, Дружкин, — ваш потенциальный сторонник, заслуженный деятель науки и техники, один из руководителей Института физики Земли Академии Наук, профессор Протодьяконов Михаил Михайлович.
— Очень рад, Михаил Михайлович, — с той же вежливостью поздоровался ленинградский гость. — Я читал в “Технике — молодежи” вашу интереснейшую теорию электронных оболочек. Вы оказались удачливее меня, опубликовав новую идею хотя бы в популярном журнале. То о чем я доложу вам сегодня, мне не удается нигде опубликовать.
— Что расходится с ортодоксальными взглядами, проходит с трудом, — ответил Протодьяконов.
Дружкин с Герловиным прошли за длинный стол перед занимавшей всю стену доской, и он представил слушателям гостя, который заговорил тихим, но уверенным голосом:
— Когда я начинал свою работу четверть века назад, “неделимый”, в переводе с древнегреческого, атом уже был разделен. И физики знали шесть элементарных частиц, определяющих гипотетическое “планетарное” строение атома, предложенное Нильсом Бором, когда ядро атома — протон, уподобляется солнцу, а вращающиеся вокруг него электроны — планетам. Эта гипотеза лучше всего дает ощущение бесконечности. Если электрон — минипланета со всеми видами вещества, то они тоже состоят из миниатомов с миниэлектронами, подобными мини-минипланетам и так углубляясь до бесконечности. На самом деле все обстоит не так просто, а может быть, вернее сказать, значительно проще. Сейчас элементарных частиц известно уже свыше двухсот, большинство из них короткоживущие, миллионную долю секунды. Сразу замечу, что это с нашей “неподвижной” точки зрения, а с точки зрения самих частиц, двигающихся с субсветовыми скоростями, когда их время, по теории относительности, бесконечно растягивается, наша миллионная доля секунды для обитателей этих частиц, если бы они существовали, обернулась бы, многими миллиардами их лет.
Шорох пронесся по аудитории от этого неожиданного сопоставления. Но сюрпризы еще должны были просыпаться на слушателей дождем, и Герловин продолжал:
