Мне не сделали операцию. Мой доктор снова извинился за то, что напугал меня, но я только покачала головой, как бы давая ему понять, что я знаю: он любит меня по-своему и всего-навсего старался спасти. Каждую пятницу он говорил слова, которые как-то раз процитировала мать: «Желаю хорошо провести уик-энд, по возможности». И каждую субботу и каждое воскресенье он появлялся и говорил, что ему нужно было проверить одного пациента и поэтому он заодно заглянул и ко мне. Он не пришел только в День отца[25]. Я так ревновала его к детям! День отца! Конечно, я никогда не встречала его детей. Я слышала, что его сын стал доктором. Несколько лет спустя, когда я была у него в офисе, зашла речь о том, как меня беспокоит, что у одной из моих девочек мало друзей, и он дал мне дельный совет. Он привел в пример одну свою дочь, у которой теперь больше друзей, чем у остальных его детей. Позже так произошло и с моей дочерью, о которой я беспокоилась. Когда у меня возникли проблемы с браком и я кратко упомянула об этом, добрый доктор испугался за меня. Я помню, что заметила это и что он не мог дать мне совет. Но в те давние девять недель, весной и летом (девять недель минус один день, День отца), этот человек, этот красивый доктор-отец, заходил ко мне каждый день, иногда дважды в день. Когда я покинула больницу и пришел счет, оказалось, что он взял с меня плату всего за пять визитов в больнице. Мне хочется написать здесь и об этом тоже.
Я беспокоилась о матери. Она не позвонила мне, чтобы сообщить, что добралась до дома, а с телефона у кровати я могла делать только местные звонки. Или же можно было заказать междугородный разговор за счет вызываемого лица – а это означало, что кто бы ни подошел к телефону в доме моего детства, его спросят, согласен ли он оплатить разговор. Телефонистка спросит: «Вы оплатите разговор с Люси Бартон?» Однажды я позвонила им таким образом – я была тогда беременна вторым ребенком, и мы с Уильямом поссорились, не помню, из-за чего. Но я соскучилась по маме, соскучилась по отцу, вдруг ощутила, что скучаю по тому большому дереву в кукурузном поле моей юности. Я так ужасно соскучилась, что затолкала коляску с Крисси в телефонную будку возле Вашингтон-сквер и позвонила своим родителям домой. К телефону подошла мама, и телефонистка сказала, что на линии Люси Бартон, которая звонит из Нью-Йорка. Она спросила, согласна ли моя мать оплатить счет за разговор. И та ответила: «Нет. Скажите этой девушке, что теперь у нее есть деньги и она может сама за себя заплатить». Я повесила трубку, прежде чем телефонистка успела повторить мне слова мамы. Поэтому в тот вечер в больнице я не стала звонить родителям, чтобы узнать, добралась ли мама домой. Но Уильям по моей просьбе позвонил им из нашей квартиры в Виллидже и сообщил мне, что она благополучно прибыла домой.
– Она сказала что-нибудь еще? – спросила я. Мне было ужасно грустно. Мне действительно было грустно, как ребенку, – а дети могут очень сильно грустить.
– О, Пуговка, – ответил мой муж. – Нет, Пуговка.
На следующей неделе меня навестила подруга Молла. Усевшись у изголовья моей кровати, она сказала: «Как хорошо, что рядом с тобой была твоя мама». И я ответила: «Да». А она сказала, что ужасно ненавидит свою мать, и повторила всю историю, как будто не рассказывала мне ее прежде – о том, как ненавидит свою мать. Когда у нее родились дети, ей пришлось обратиться к психиатру, потому что она грустила из-за всего, что недодала ей мать. Молла рассказала мне все это в тот день, и, записывая это сейчас, я думаю о том, что сказала Сара Пейн на семинаре в Аризоне. «У вас будет всего одна история, – сказала она. – Вы будете писать вашу единственную историю много раз, по-разному. Никогда не беспокойтесь об истории. Она у вас всего одна».
Слушая Моллу, я улыбалась, я была очень рада ее видеть. Наконец я спросила о своих детях: очень ли сильно они расстраиваются из-за того, что меня нет рядом? Она сказала, что, как ей кажется, Крисси способна понимать больше – она старшая, так что это естественно. Крисси долго беседовала с Моллой на крыльце. А потом Молла слышала, как Крисси сказала, что мамочка больна, но уже поправляется. «Это ты сказала ей, что я поправляюсь, не так ли?» – осведомилась я, пытаясь сесть. И Молла ответила утвердительно. Я любила Моллу за это – за заботу о моей дорогой Крисси. Я спросила ее, как Джереми.
