— Но вы у меня не спрашивали... — ответил он, стараясь выдержать взгляд комиссара.
— Я просил вас назвать тех, кто бывал у родителей вашей жены...
— Он там не бывал.
— Означает ли это, что вы никогда его не видели?
— Да.
— Он не присутствовал на вашей свадьбе?
— Нет. Я знаю о его существовании по рассказам жены, но на улице Нотр-Дам-де-Шан о нем никогда не упоминали, во всяком случае в моем присутствии.
— Будьте откровенны, месье Фабр... Когда вы узнали, что ваш тесть умер, что его убили, когда вам стало известно, что убийца воспользовался пистолетом вашего тестя и что он действовал как человек, который прекрасно ориентируется в этом доме, вы сразу же о нем подумали?
— Не сразу...
— А что вас натолкнуло на эту мысль?
— Поведение тещи и жены...
— Жена говорила с вами о нем позже, когда вы остались вдвоем?
Он ответил после некоторого раздумья:
— Мы очень мало бывали вдвоем все это время.
— Она вам ничего не сказала?
— Сказала, что боится...
— Чего?
— Она не уточняла... Главным образом она думала о матери... Я ведь только зять... Меня соблаговолили взять в семью, но все-таки я не считаюсь полноправным членом. Мой тесть был ко мне весьма великодушен... Мадам Жослен обожает моих детей. И все же есть вещи, которые меня не касаются.
— Вы полагаете, что после вашей свадьбы дядя жены ни разу не появлялся в этом доме?
— Я знаю только, что между ними произошла какая-то ссора, что его жалели, но принимать у себя не могли по каким-то причинам, докапываться до которых я не старался... Жена говорила о нем скорее как о бедняге, заслуживающем сожаления, чем порицания, как о полусумасшедшем, если хотите...
— Это все, что вам известно?
— Все. Вы будете допрашивать мадам Жослен?
— Я обязан это сделать.
— Будьте с ней не очень жестоки. Внешне она умеет владеть собой, но это весьма обманчиво, хотя многим она кажется женщиной с сильным характером. Я-то знаю, что она не только болезненно чувствительна, но и не способна проявлять свои чувства. Боюсь, что после смерти мужа у нее в любой момент могут сдать нервы...
— Я постараюсь обращаться с ней как можно мягче.
— Благодарю вас... Это все?
— Возвращаю вас вашим больным.
— Можно мне сказать несколько слов жене?
— Лучше, если вы не будете с ней разговаривать, а особенно с тещей.
— В таком случае передайте ей, что, если меня не будет дома, когда она вернется, значит, я в больнице... Когда я уходил, мне позвонили... Возможно, мне придется оперировать... — Уже дойдя до двери, он вдруг что-то вспомнил и вернулся. — Простите за мой нелюбезный прием... Подумайте, в каком положении я оказался... Меня радушно приняли в чужую семью... В этой семье, как и в любой, есть свои несчастья. Я не счел себя вправе...
— Я вас понимаю, месье Фабр.
Еще один порядочный человек, без сомнения! Вероятно, даже больше, чем просто порядочный, если верить тем, кто его знает. И на сей раз мужчины обменялись рукопожатиями.
Мегрэ открыл дверь кабинета инспекторов, где находился Эмиль, и пригласил его войти.
— Что я должен делать?
— Ничего. Оставайтесь здесь, у окна, я, видимо, задам вам один вопрос, а вы ответите на него.
— Даже если вы ждете другой ответ?
— Вы скажете правду.
Мегрэ пошел за мадам Жослен, которая встала одновременно с дочерью.
— Пройдите, пожалуйста, за мной. Нет, только вы...
Я приглашу мадам Фабр чуть попозже...
Она была в черном платье с редким серым узором, в черной шляпе, отделанной белыми перышками, и в легком пальто из верблюжьей шерсти.
Мегрэ пропустил ее вперед, и она сразу же увидела стоящего у окна мужчину, который от смущения мял в руках шляпу. Казалось, она была удивлена и повернулась к комиссару, но тот молчал, и она спросила:
— Кто это?
— Не узнаете?
Она внимательно оглядела его и покачала головой:
— Нет.
— А вы, Эмиль, узнаете эту даму?
Охрипшим от волнения голосом официант ответил:
— Да, господин комиссар, это она.
— Это та самая дама, которая пришла в начале недели днем во франко-итальянскую пивную, где ее ждал мужчина лет сорока? Вы уверены?
— Она была в этом же платье и этой шляпе... Я же говорил вам утром...