Миссис Шапиро, ссутулившись, в своем коротеньком, неказистом пальтишке, вошла в комнату.
— У меня есть вторичная закладная, — сообщила она.
Я все молчал, сохраняя строгий вид. Ну вот, еще один враг пожаловал. Умоляющим жестом она протянула свою пухленькую, холодную ручку.
— Нельзя ли поговорить с вашим отцом?
Отец уже давно ретировался на кухню с «Санди таймс» в руках и теперь твердо надеялся, что никакая сила на свете не оторвет его от мирной газетной стихии.
— Пап! — позвал я его.
Услышал, как он тяжело вздохнул, зашелестел газетой, отрываясь от чтения передовицы. Я закрыл за миссис Шапиро дверь. Вошел в комнату отец, протирая тряпочкой стекла очков и неприкрыто жалея, что пришлось покинуть свое надежное пристанище — кухню.
— Пап, это миссис Шапиро, — представил я. — У нее есть вторичная закладная…
— Ну да, совершенно верно, — порывисто подтвердила она.
И в это мгновение будто вся посветлела, — тон у нее был мягкий, она явно была смущена причиненным беспокойством. У нее на чулках, на толстых ножках, спустилось несколько петель, а разбитые туфли много повидали на своем коротком веку.
— Я пришла к вам потому, что…
— Да-да. — Отец, как всегда, строил из себя делового человека, — вечно это демонстрировал перед сборщиками платы по счетам, но тут же утрачивал, стоило им начать привычные угрозы в его адрес. — Да, конечно, минутку. Я позову жену… она куда больше меня знает обо всем этом… Ах… Элен! Элен!
Мать спустилась с лестницы, убирая на ходу волосы.
— Вот — миссис Шапиро, — объявил отец. — У нее есть вторичная закладная…
— Вот как все произошло, — начала миссис Шапиро, подходя поближе к моей матери. — В двадцать девятом году я…
— Не угодно ли вам присесть? — указала мать на стул, бросив ледяной взгляд на отца; губы плотно сжались.
Мать всегда с презрением относилась к отцу, считая его недотепой, особенно когда он оказывался не на высоте и не мог отвадить от дома свидетелей нашей нищеты.
Миссис Шапиро присела на самый кончик стула и чуть подалась вперед, плотно сдвинув коленки.
— Залоговая стоимость вторичной закладной восемьсот долларов, — молвила она.
Мы все сидели молча, не двигаясь с места. Тишина, конечно, действовала на нервы миссис Шапиро, но она все равно продолжала. Когда говорила, ее полные сероватые щеки постоянно дергались.
— Восемьсот долларов — это куча денег!
Мы не стали ее разубеждать.
— В двадцать девятом году, — рассказывала миссис Шапиро, — у меня было восемь тысяч долларов. — И посмотрела на наши лица, пытаясь удостовериться, нет ли на них выражения жалости, зависти или чего-то еще.
Но мы сидели с абсолютно равнодушными лицами, свойственными людям, которые давно привыкли располагать большими деньгами.
— Восемь тысяч долларов! Вы только представьте себе! Я зарабатывала их всю жизнь. У меня была овощная лавка. Вы знаете, овощи — продукт дорогой, скоропортящийся, и всегда найдется конкурент, который норовит продать точно такие куда дешевле, чем вы…
— Да, — согласилась с ней мать. — Овощи сейчас стоят очень дорого. Вчера только мне пришлось заплатить двадцать центов за кочан цветной капусты…
— Ну и для чего ты это сделала? — вмешался отец. — Я, например, не люблю цветную капусту. Обычная капуста, что в ней такого особенного?
— Мой муж, мистер Шапиро, два года умирал от рака. — Миссис Шапиро старалась, по-видимому, заинтересовать нас. — У меня тогда было восемь тысяч долларов. Я страдала ревматизмом, постоянно высокое кровяное давление, и я не могла больше возиться в лавке. — Вновь внимательно оглядела наши лица, надеясь уловить на них хоть каплю сочувствия. — Тогда я сняла восемь тысяч долларов со своего банковского счета и отправилась к мистеру Майеру. Я сказала ему: «Мистер Майер, вы большой человек, у вас превосходная репутация. Я хочу передать вам свои сбережения несчастной вдовы. Не могли бы вы вложить куда-нибудь мои деньги, чтобы я могла спокойно дожить до смерти на свои проценты? Мне много не требуется, мистер Майер, — сказала я ему, — всего несколько долларов в неделю, покуда не умру. Вот и все». — Я так и сказала, — всего несколько долларов.
