Нам пришлось потратить не меньше десяти минут, чтобы привести ее в чувство. Мать напоила ее чаем. Она молча пила из чашки и, казалось, совсем нас не узнавала. Теперь она могла уйти. Перед уходом она поведала нам, что это у нее уже пятый припадок за последние два месяца; ей, конечно, стыдно за себя.
Мать дала ей адрес врача, который не требует сразу денег за прием, и миссис Шапиро ушла. Ее коротенькие, толстые ножки, в чулках со спущенными петлями, дрожали, когда она спускалась по лестнице. Мы с матерью следили за ней — как она, спотыкаясь, еле брела по улице и скоро исчезла, завернув за угол. Отец вернулся на кухню, к своей «Санди таймс».
Приходила она и в следующее воскресенье, и еще два воскресенья подряд после этого визита; долго звонила, каждый раз не менее получаса, — колокольчик нудно звенел. Но мы не открывали; все мы тихо, словно мыши, сидели на кухне, терпеливо ожидая, когда она наконец уйдет.
«Вперед, только вперед, если ты вышел на поле!»
— Всего за один доллар, — проворчал Пеппи, окоченевшими пальцами зашнуровывая щитки на плечах, — можно купить столько угля, чтобы отапливать эту вшивую раздевалку целую неделю! Подумать только, всего за один вонючий доллар! Мы все превратимся в ледышки к тому времени, когда начнется игра. Пусть кто-нибудь поговорит по душам с этим Шиперсом. Из-за одного доллара он, конечно, готов заморозить до смерти родную бабушку, да и то по частям. Никакого сомнения! — И нырнул головой в рубашку-джерси.
— Нужно держаться вместе, — откликнулся Ульман. — Всем вместе пойти к этому поганцу Шиперсу и твердо ему заявить: «Послушай, Шиперс, ты платишь нам деньги за то, что мы играем для тебя в американский футбол, но…»
— Ульман, — крикнул Пеппи из-под застрявшей у него на голове рубашки-джерси, — ты правая рука нашей команды «Сити колледж бойз». Беки всего мира, объединяйтесь!
— Эй, ну-ка, поторапливайтесь! — подогнал Гольдштейн. — Пораньше выйдем на поле — немного разогреемся перед игрой.
— Ничего себе — разогреться! — бросил Пеппи, справившись наконец со своей рубашкой. — Что касается меня, то неплохо бы мне немножко поджариться — с обеих сторон. Боже, и почему я сейчас не на юге Франции — на Ривьере, под ручку с какой-нибудь француженкой!
— Штаны сначала надень! — посоветовал Гольдштейн.
— Ты только посмотри! — Пеппи печально указал на свои голые ноги. — Посинел весь, по-моему, не просто синий, а темно-синий, начиная от голеностопа. Боже, синева уже за коленную чашечку перешла! Вы только посмотрите на меня, ребята: еще один фут — и вашему Пеппи каюк!
Клонски, правый полузащитник, высокий, плотный молодой человек, бесцеремонно оттолкнул Пеппи:
— Извини — дай-ка посмотреть на себя в зеркало.
— Будь у меня такое лицо… — начал было Пеппи.
Клонски повернулся и грозно поглядел на него.
— А что я такого сказал? — пошел он на попятный. — Разве…
Клонски снова стал разглядывать себя в зеркале, как можно сильнее оттягивая нижнюю губу.
— На зубы смотрю, — объяснил он всем ребятам не поворачиваясь. — На этой неделе зубной врач три новых зуба мне вставил.
— С ними можешь теперь в кино сниматься! — пошутил Гольдштейн.
— Пятьдесят баксов! Можете себе представить?! — возмущался Клонски. — Эта гнида дантист содрал с меня целых пятьдесят баксов! Да еще потребовал деньги вперед — рисковать не хотел вставлять зубы, покуда не уплачу всю сумму. Это все моя жена — это она настояла, чтобы я вставил себе зубы. «Разве так можно! — все меня убеждала. — Выпускник колледжа — и без зубов!»
— Еще бы! — отозвался из глубины раздевалки Гольдштейн. — Побольше слушай женщин в таких ситуациях, они тебе много чего насоветуют. Уж они-то знают, что делают.
— Мне их выбили два года назад, когда мы играли в Манхэттене. — Клонски, покачав головой, отвернулся от зеркала. — Эти ребята из Манхэттена такие грубияны! Их одно интересовало — повыбивать мне зубы, а кто выиграет, им абсолютно все равно!
— Ты последи за Краковым! — предупредил Пеппи. — Этот парнишка носится по полю как паровоз. Отруби ему в эту минуту ногу — не заметит! Никаких мозгов. Играл три года за Упсалу и в каждой игре брал на себя все столкновения. В результате повредил себе мозги. Играет так, словно ему за это никто не платит. За три сотни переломает тебе хребет. — Он поежился. — Боже, до чего здесь холодно! Негодяй Шиперс — что вытворяет!
