— Ты что, не понимаешь? — раздражился Медведев. — У вас же проходной двор! Хочешь, чтобы все на нее пялились?
— А ты, оказывается, ханжа. Никогда бы не подумала…
— При чем здесь ханжа? Она же абсолютно узнаваема! Не забывай — это деревня, а она, между прочим, в школе работает.
— Это же не фотография, а картина. Произведение искусства. А искусство у нас принадлежит народу.
— Наташа! Ну что ты ерничаешь! Одного в толк не возьму — как Маша-то позволила выставить себя на всеобщее обозрение?
— Вот именно поэтому и позволила — как раз сегодня мы собирались повесить картину в музее, — вдохновенно фантазировала Наташа. — Ты поможешь?
— Помогу, — сказал Митя. — Как умею…
Он подошел к мольберту, снял картину и направился к двери.
— Куда ты?!
— Я ее забираю. Чтобы пресечь ваши глупости.
— Это, между прочим, Марусина собственность.
— Ничего, с Марусей мы как-нибудь договоримся. И где она? Уже поздно, а у старика завтра день рождения.
— Мы подъедем поздравить.
— Милости просим. Я в машине.
Он ушел, а Наташа поспешила в музей искать Марусю. Та бродила по залам, прижимая к груди огромную зеленую свинью-копилку.
— Вот ищу, куда бы пристроить этого крокодила. А может, ее вообще пока спрятать? Как ты считаешь?
— Боюсь, что я, сама того не желая, подложила тебе солидную свинью, — повинилась Наташа.
— В каком смысле?
— В смысле медвежьей услуги, прошу прощения за каламбур. Хотела немного подразнить твоего Медведева…
— Митя приехал? — зарделась Маруся.
— Ждет тебя в машине.
— Ну, я тогда пойду! — сунула она Наташе свинью.
— Подожди, я тебе расскажу!..
— Потом, ладно? А то уже поздно. И неудобно — он же там ждет… — пояснила она уже на ходу, накидывая куртку.
И убежала.
— Привет! — сказала Маруся, забираясь в машину. — Спасибо, что заехал. А то я как представила, что придется еще домой топать, так прямо мороз по коже.
— Маша! — начал он с места в карьер. — Объясни, как можно выставлять свое тело на всеобщее обозрение? Что это? Тщеславие? Эксгибиционизм? Тупость?
— Я не понимаю, — опешила Маруся. — Какой эксгибиционизм?..
— Зачем в деревенском музее вывешивать картину сомнительного свойства? Это же не Лувр!
— А в Лувре, ты считаешь, можно повесить такую картину?
— Ты не передергивай! Нельзя выставлять себя на посмешище! — отрезал Медведев. — А заодно и людей, живущих с тобой под одной крышей.
Маруся, в полной уверенности, что речь идет о «Царевне Несмеяне», красующейся в музее на почетном месте, возмутилась:
— Ты себя, что ли, имеешь в виду? Чем я опять не угодила? Кому еще помешала? И что вам всем от меня нужно? Чтобы я вообще исчезла с лица земли и даже изображения своего не оставила? Уже, кажется, забилась в угол, живу тихо, как мышь, никого не трогаю. Нет, еще, оказывается, недостаточно тихо и, по-видимому, не в самый угол!
— Вот только не надо истерик, — поморщился Митя. — Давай говорить спокойно!
— Нет! Я не стану с тобой говорить! Останови машину! Я сама дойду до дома без идиотских нападок!
Митя нажал кнопку, блокируя двери.
— Объясни мне, чем руководствуется женщина, донага раздеваясь перед посторонним мужчиной и не стыдясь потом предстать в таком виде перед всем миром, в том числе и перед своими учениками? Чего она ищет? Острых ощущений?
— Господи! — поняла наконец Маша. — С ума с тобой сойдешь! Ты все запутал! Никто не собирался выставлять эту картину в музее! Я вообще не подозревала о ее существовании, пока не увидела. И Кузьма здесь совершенно ни при чем!
— Не лги мне! — прикрикнул Медведев. — Я все знаю!
— Ну, если знаешь, тогда конечно, — холодно проговорила Маруся и больше не произнесла ни слова.
Митя, впрочем, тоже не стремился к продолжению разговора. И только подъехав к дому, попросил:
— Давай не будем портить старику настроение.
— Давай, — согласилась она.
— Ты извини, я был резок… — Он посмотрел на нее, и Маруся сдержанно кивнула. — Но пойми меня правильно! Я вовсе не собираюсь вмешиваться в твою личную жизнь — это просто дружеский порыв. Стремление уберечь от неверного шага…
— Я понимаю, — сказала Маруся. — Считай, что это тебе удалось…
На следующее утро за завтраком она вручила Василию Игнатьевичу собственноручно связанный джемпер, и тот немедленно в него облачился.
