— Надо же! — удивилась Маруся. — А у Василия Игнатьевича девятнадцатого.
— Это мы помним, — заверил Крестниковский. — Так вот, хорошо бы его как-нибудь оригинально поздравить. Не верноподданнически, а шутливо, по-свойски. И вирши какие-нибудь накатать. Но тоже не лизоблюдские, а дружеские, с юморком. Вы, Машенька, случайно, стихами не балуетесь?
— Вообще-то я сочиняла поздравления своим подругам и коллегам в издательстве. Я, конечно, попробую. Но ведь нужно вдохновение, а иначе, как вы понимаете, не выйдет ничего путного.
— Ну уж вдохновись для такого случая! — попросила Наташа. — И давайте действительно подумаем, что бы ему такое подарить оригинальное.
— Господи! Я знаю! — озарилась Маруся. — Кажется, знаю! И по-моему, это будет просто великолепно!
— Ну, говори, говори!
— Давайте подарим ему свинью-копилку! Огромную такую, керамическую…
— Слушайте, а ведь это неплохая мысль! — воодушевился Кузьма Кузьмич. — Это же его идефикс! И воткнем туда огромный рубль. Именно рубль, а не доллар! А, Наташа? Как ты считаешь?
— Не сочтет за насмешку?
— Да нет! — отмахнулся Крестниковский. — Он же не идиот! В общем, так, девочки! Переходим на двенадцатичасовой рабочий день. Мы с Наташей готовим экспонаты, Машенька чистит авгиевы конюшни, а потом все вместе наводим красоту и лоск. А завершить все это следует не позднее восемнадцатого апреля.
«Потому что в этот день приедет Митя», — подумала Маруся.
— А ведь, наверное, Митя приедет, — озвучила ее мысли Наташа. — То есть даже наверняка приедет! Он никогда не пропускал день рождения старика, а, Маруся?
И по тому, как та вздрогнула, как покраснела и изо всех сил постаралась сохранить бесстрастное лицо, Наташа догадалась о том, что и прежде смутно подозревала, но не давала себе труда осмыслить…
На работу навалились всем миром. Была она нелегкая, грязная, но спорилась весело: включали магнитофон, а то и сами пели, делились нехитрой домашней снедью: картошка, яйца, пироги да хлеб — вот и все разносолы. И к назначенному сроку все было готово.
Ослепительное весеннее солнце било в высокие заново остекленные окна. Старинные, каким-то чудом уцелевшие, металлические полы бывших цехов, яростно отдраенные, благородно отсвечивали тусклым золотом. Высоченные стены оштукатурили и побелили, но кое-где оставили древнюю кладку, очистив ее от полуторавековой грязи, и дедовские экспонаты особенно эффектно смотрелись на этом обветшалом, но удивительно стильном фоне.
И время, конечно, покажет, правильным ли было решение доверить ремонт крыши и котельной не залетным молодцам, а своим деревенским мужикам, давно отученным работать. Но на голову пока, слава Богу, не капало, и в музее было тепло.
Это последнее обстоятельство казалось особенно важным, потому что возле входа они устроили отличный гардероб с могучими деревянными стойками для верхней одежды, изготовленными по эскизам Кузьмы Кузьмича. Ведь музей, как и театр, начинается с вешалки.
Восемнадцатое апреля пришлось на субботу, и Маруся, как это часто бывало в последнее время, осталась ночевать у Крестниковских — накануне засиделись допоздна, и сегодня предстояло кое-что довершить — так, по мелочи.
«Царевну Несмеяну» повесили в музее, который занял все левое крыло фабричного здания, а вторая картина так и стояла на мольберте — Наташа подарила ее Марусе, Кузьма Кузьмич обещал сделать раму и с оказией отвезти в Новишки. Но пока было не до того.
И первым, что увидел Митя, переступив порог Крестниковского дома, стала эта самая картина.
Он удивился, узнавая Марусю в обнаженной женщине, подошел поближе и замер, любуясь изящными линиями ее тела и невольно подпитываясь исходящей от нее светлой радостью. Он знал ее такую — счастливую и немного смущенную, — это лицо в обрамлении русых волос, рассыпавшихся по подушке…
— Нравится?
Митя вздрогнул, словно застигнутый на месте преступления, и обернулся.
— Здравствуй, Наташа. Неплохая работа. А… Маша, что же, позировала Кузьме обнаженной?
— Почему ты решил, что это писал Кузьма?
— В любом случае картину следует немедленно убрать из этой комнаты!
— А по-моему, она здесь неплохо смотрится, — прикинулась овцой Наташа.
