Мурза сидел на подушках, вытянув шею. На его скулах блестела тонкая струйка слюны.
— В Казань со мной поедешь?
— Дай мне подумать, мурза. Завтра скажу.
— Ты посмотри на себя. Ты, как слезинка, чистая, горячая. Твое место в моем дворце, а не в кудо Аказа. Ты видишь: я всесильный мурза, буду тебе сейчас служить,— Кучак встал, развернул узел, лежащий в углу, и, достав мягкую белую ткань, накинул ее на Эрви. Затем подхватил ее под локти, сильным рывком поднял и перенес из котла на пихтовые ветки, разбросанные по земле. Потом достал невиданной яркости халат, набросил его на плечи Эрви. Прохладный шелк нежно ласкал разогретую кожу.
Мурза указал на узел:
— Иди посмотри. Там все твое.
Эрви медленно развязала узел и стала тихо перебирать дорогие украшения, одежды, каких раньше не только не держала в руках, но и не видела. Тем временем Кучак разделся и лег под одеяло.
— Посмотришь потом,— сказал мурза,— сейчас иди ко мне, погрей мою постель.
Эрви откинула узел в сторону, встала и твердо сказала:
— Нет, мурза. Твоей я не буду никогда. Теперь, когда мои родные далеко и в безопасности, в этом нет нужды.
— Ах ты, змея! — зарычал мурза, поднимаясь.— Над кем смеяться вздумала? — Втянув голову в плечи, растопырив руки, мурза пошел на Эрви. Девушка отпрыгнула в сторону, схватила свою одежду. В ее руках сверкнул нож.
— Только дотронься, я убью тебя и себя!
— Эй, джигиты! Взять ее!
Охранники, словно волки, ворвались в шатер, схватили Эрви, завернули руки назад. Страшная боль в плече заставила девушку вскрикнуть, ноги ее подкосились, и она повисла на руках слуг мурзы. Кучак поднял нож, выпавший из рук Эрви, попробовал лезвие на палец, усмехнулся.
— Дура ты, Эрви. Совсем глупая. Ради чего терпеть боль? Я знаю, ты думаешь о муже, а он, как заяц, бегает в лесу.
Эрви подняла голову, глянула на мурзу глазами, полными ненависти, хотела крикнуть, что ее муж собирает сейчас силу, чтобы завтра оторвать мурзе голову, но сдержалась. Кучак поставил ее на ноги, убрал с лица прядь волос.
— Ты, как луна в зимнее время,— яркая, недоступная. Хочешь, и сделаю тебя своей женой? Смирись — и будешь ходить в золоте и в шелках. Мой дворец...
— Я принадлежу Аказу и никогда не буду женой другого. Зачем мне золото? Зачем твой душный дворец? Ты сказал, я чужая. Это было бы верно, если бы я поменяла мои родные вольные леса на тряпки и золото. А я лучше умру, но женой твоей не буду! Ты мне противен, мурза!—Эрви говорила эти слова спокойно потому, что страх ушел из ее сердца, оставив одну решимость: или сохранить свою честь, или умереть. Мурза, угрюмо взглянув на слуг, дал им знак уйти, и когда те вышли из шатра, начал говорить:
- У меня в гареме двадцать бикечей, в моих руках перебывало сотни наложниц — неужели ты думаешь, что каждую я уговаривал, как уговариваю тебя? У меня достаточно силы, чтобы вкрутить тебя, свить из тебя плеть. Зачем тебе это? Лучше смирись, и я отпущу завтра тебя к мужу --- Нет!
— Ну, посмотрим, как ты запоешь сейчас!
И Кучак взял с шатровой стойки плетку.
— Я не боюсь тебя!— крикнула Эрви.— Бей! Ну, бей! Вчера ты зарезал старика, сегодня женщину убей, а завтра привяжи к дубам детей. Какой дурак назвал тебя могучим?
Эти слова отрезвили Кучака. «Правду сказала женщина, — подумал он,— с кем я воюю? Мои джигиты в душе, наверное, смеются надо мной. И прав старый Хайрулла — это кончится плохо». Опустилась поднятая над головой нагайка. Черенком ее мурза отодвинул штору у входа, крикнул:
— Эй, Хайрулла! Скажи, чтобы седлали лошадей. Мы уходим.
Этого приказа словно ждали. Упали полотнища шагра, Хайрулла мгновенно свернул их, унес в повозку. К мурзе подвели жеребца, и он вскочил в седло.
— А эту?— спросил Хайрулла, показывая на Эрви.
— Связать — и на повозку.
Подбежали аскеры, перехватили девушке веревками руки и ноги, подняли, понесли. Эрви закричала:
— Аказ! Меня увозят! Спаси меня, Аказ!— Ей заткнули рот тряпкой.
