Марина Мнишек - страница 155

. Дьяк Нехороший Лопухин был в числе посланников в Речь Посполитую еще от первого Лжедмитрия; поездка в Псков такого человека должна была стать залогом признания «истинности» очередного самозванца. (Интересно, что в Пскове до сих пор сохранился так называемый «Дом Марины Мнишек»; легенда о ее пребывании там возникла, возможно, не без связи с присягой подмосковных «таборов» псковскому «Дмитрию».) Но насильственное целование креста новому самозванцу только оттолкнуло от остававшихся под столицей «таборов» тех земских людей, кто еще думал о защите государства от иноземцев. По свидетельству «Карамзинского хронографа», «многие боярские дети, и стольники, и стряпчие, и дворяне, и дети боярские, и дьяки, и подьячие, и торговые добрые люди, видя, что под Москвою у казаков учело делаться воровство, целовали крест Псковскому вору Матюшке», ушли «ис-под Москвы ис полков» [465]. Эта же присяга дала прекрасный повод и для агитации боярского правительства в Москве. Сторонники королевича Владислава могли пока сохранять «лицо» даже вопреки очевидным фактам провала этой кандидатуры на русский престол. Фарсовое явление в Ивангороде и Пскове очередного Дмитрия (он же, по словам «Нового летописца», «Сидорка, Псковский вор», он же «из-за Яузы дьякон Матюшка» [466]) показало, что самозванчества, как альтернативы земскому движению, больше не существует. Отныне все стало зависеть от рати, собранной в Нижнем Новгороде зимой 1611/12 года.

Руководители земского ополчения Кузьма Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский продолжали действовать. Они обращались по городам, снова отрекаясь от всех претендентов, особенно от «Маринки и сына ея» [467]. Теперь они могли опереться на новую, адресованную им грамоту из Троице-Сергиева монастыря, присланную в апреле 1612 года. Троицкий архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын осуждали «казачий завод» с присягой псковскому Вору и объясняли, что «боярин князь Дмитрей Тимофеевич и дворяне и дети боярские целовали (крест. – В. К.) неволею, и нынеча он князь Дмитрей у тех воровских заводцов живет в великом утеснении, а радеет соединенья с вами». Все силы ополчения в троицкой грамоте предлагалось собрать «во едино место», и «стаду» ждать своего «пастыря», то есть нового, избранного царя. Служилые люди, собравшиеся в ополчении, должны были еще раз задуматься: «Какое ныне разорение в Московском государьстве и во всех окрестных странах Росийского государьства без государя царя учинилося? Где святыя Божии церкви, где Божия чудныя образы, где иноки многолетными сединами цветущия и инокини добродетелми украшены, не все ли до конца разорены и обруганы злым обруганием? Где народ общий христьянской, не все ли лютыми горкими смертми скончашася? Где множество безчисленное во градех и в селех работные чади крестьянства, не все ли без пастыря без милости пострадаша и в плен разведены быша… Бога ради, государи, положите подвиг свой во едино избранное место, на благоизбранной земской совет» [468]. Такой призыв никого не мог оставить равнодушным.

Центром дальнейшего сбора земских сил стал Ярославль, стоявший на перекрестке северных и волжских торговых путей и бывший одним из центров так называемого Замосковного края. Передовые отряды нижегородского ополчения вынуждены были подойти туда еще в конце марта 1612 года, чтобы предотвратить захват этого города казаками Ивана Заруцкого. В ополчении теперь были едины в оценке предшествующих событий, считая их наказанием «за умножение грехов всего православного крестьянства». В первой окружной грамоте 7 апреля 1612 года о приходе ополчения в Ярославль и созыве земского «Совета всея земли» напоминали о том, что «из-под Москвы князь Дмитрей Трубецкой да Иван Заруцкий, и атаманы и казаки, к нам и по всем городом писали, за своими руками, что они целовали крест на том, что им без совету всей земли государя не выбирати, а вору, который ныне во Пскове, и Марине и сыну ее не служите». Значит, казаки не просто присягнули «вору Сидорку», а нарушили прежнее крестное целование. «Как сатана омрачи очи их! – восклицали представители «всей земли», – при них Колужской их царь убит и безглавен лежал всем на видение шесть недель»