Марину Мнишек обвиняли также в посылке из Коломны «со смутными грамотами» в Астрахань и «в Кизылбаши», то есть Персию: «А писала она в Кизылбаши о смуте ж, хотя всчать новую кровь». Списки с этих грамот, перехваченных с гонцами Марины Мнишек, нижегородцы послали в Ярославль и Кострому, но их текст не сохранился. Видимо, настолько сильна была уверенность в жгучем желании Марины Мнишек продолжать Смуту и проливать кровь в Московском государстве, что по всем городам предупреждали: «И вам бы к Москве ко всей земле писати, чтоб они про такие Маринкины воровские заводы сыскали, чтоб в Московском государстве новой крови не всчала. А к вам будут учнут приходить с Коломны от Маринки какие смутные грамоты, и вам бы им однолично не верити и стояти бы вам в твердости разума своего крепко и неподвижно» [458].
Другие грамоты с призывом помочь остававшимся под Москвой ратным силам рассылались из Троице-Сергиева монастыря. Еще С. Ф. Платонов подметил, что по своей тональности они отличались от призывов патриарха Гермогена и звали не на борьбу с казаками Заруцкого, а напротив, к соединению всех земских сил: «чтоб служивые люди безо всякого мешкания поспешили к Москве, в сход ко всем бояром и воеводам и всему множество народу всего православного християнства» [459].
Изменение роли в подмосковных «таборах» Ивана Мартыновича Заруцкого не осталось незамеченным и для так называемой «семибоярщины» – Боярской думы, действовавшей в Москве под контролем польско-литовской администрации. Бояре князь Федор Иванович Мстиславский с товарищами направили 25-26 января 1612 года свои агитационные грамоты в Кострому и Ярославль с тем, чтобы вернуть эти города, перешедшие на сторону Первого ополчения, к прежней присяге королевичу Владиславу: чтобы «от воровские смуты от Ивана Заруцкого с товарыши отстали и им ни в чем не помогали, и верити их воровской смуте во всем престали». В Москве не стеснялись намекать на якобы «казачье» происхождение «воренка». «А ныне вновь те же воры Ивашко Заруцкой с товарыши, – говорилось в грамоте бояр в Ярославль 26 января 1612 года, – забыв истинаго Бога и Его святую волю, государей себе обирают по своей по воровской воле таких же воров казаков, называя государьскими детьми Колуского вора сына, о котором и поминати непригоже. Мы и вы сами про него подлинно ведаете и его знаете, какой он вор был» [460]. Отношение московских людей к несчастному сыну Марины Мнишек хорошо передает автор «Пискаревского летописца»: калужский Вор «жил с нею с некрещеною, и родила малого невесть от кого: что многие с нею воровали» [461].
Версия о якобы состоявшейся свадьбе Марины Мнишек с Иваном Заруцким проникла в 1612 году в Польшу (об этом писал один из секретарей коронного канцлера) и даже в «испанские источники», где какое-то известие встречал отец Павел Пирлинг [462]. Шведский дипломат и агент в Москве Петр Петрей датировал эту свадьбу более поздним временем, когда с избранием в 1613 году на русский престол царя Михаила Федоровича Марина Мнишек окончательно потеряла надежду воцариться самой или вместе с сыном. «Это было очень досадно жене Лжедмитрия, Марине Юрьевне, – писал Петр Петрей в «Истории о великом княжестве Московском», – потому что калужане обещали выбрать в великие князья ее сына, когда он придет в возраст и будет в силах править царством. Оттого она и вышла замуж за одного поляка, прежде служившего полковником у Дмитрия, по имени Иван Заруцкий. В качестве опекуна молодого государя он должен был вести войну с москвитянами и силою приводить области к присяге ему» [463]. Однако версия эта представляется совершенно невероятной. Предполагая бракосочетание Марины Мнишек и Ивана Заруцкого, сторонний наблюдатель, наверное, мог легче всего объяснить себе, почему Марина оставалась рядом с казачьим атаманом. Но подобный мезальянс был совершенно невозможен для польской шляхтенки, отчетливо осознававшей себя «императрицей московской».
Между тем, желая упредить новые земские решения, идущие из Нижнего Новгорода, в подмосковных «таборах» задумали присягнуть своему царю. В этот момент должна была возникнуть кандидатура «царевича» Ивана Дмитриевича, но ему едва исполнился год. Поэтому 2 марта 1612 года Первое ополчение присягнуло уже третьему по счету самозваному царю Дмитрию, находившемуся в Пскове. Лжедмитрий III появился еще в 1611 году в Ивангороде. Как стало известно боярам в Москве, казаки Заруцкого «по иного послали вора подо Псков таких же воров и бездушьников Казарина Бегичева, да Нехорошка Лопухина с товарыщи»
