Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 185
С 1840 по 1846 г. доминиканцы Клод де Вик и Жан Жозеф Вейссет издавали монументальный труд «Истории Лангедока». Долго разбираясь, был ли их земляк Пибрак возлюбленным королевы или нет, они воспроизводят песенку на гасконском языке, которую кратко упоминал один историк XVII в., а они нашли ее целиком и напечатали. Припев звучит так:
Если об авторстве Пибрака из тексту этой песни судить невозможно, то ясно, что она обращена к Маргарите, судя по четвертому и пятому куплетам:
Помимо роли вдохновительницы этих строк королева почти не интересовала обоих авторов… Впрочем, связь их исследования с биографией Маргариты не заметят до конца века.
Через несколько лет, в 1852 г., первый очерк по истории литературы, посвященный королеве, написал Сент-Бёв. Действительно, этот критик, большой любитель Возрождения, посвятил одну из своих «Бесед по понедельникам» «Королеве Маргарите, ее "Мемуарам" и Письмам» — это была благодушная смесь соображений о ее жизни и творчестве, обещавшая «нечто восхитительное, а под конец причудливое»[789]. Подобная легковесность пронизывает всю заметку, пусть даже ее документальная основа (взятая в основном из Базена, которого автор цитирует) в конечном счете основательней, чем кажется. Суждение о жизни королевы — не из самых суровых. Прежде всего это была модница, — сообщает Сент-Бёв; она была ученой, как все «уходящие Валуа», и обладала их «достоинствами и многими недостатками, кроме […] жестокости». Ее юность была веселой и легкой, но она превратилась «из королевы в авантюристку» и много времени провела в Юссоне. «Что там происходило? Несомненно, она позволяла себе много обыкновенных слабостей, но не столь гнусных, как писали резкие и скандальные хронисты, которые не могли сослаться на иные авторитеты, кроме себя». Вернувшись, она стала немного нелепой фигурой, которую высмеял Таллеман. «Разумеется, в жизни она руководствовалась не здравым смыслом», но ее любили и о ней сожалели. Под конец Сент-Бёв обращается к сравнению с Марией Стюарт, какое уже развивал Дрё дю Радье: «Одна из них обладала, или производила впечатление, что обладает, неким душевным благородством, приобретя или укрепив его во время долгого заключения и увенчав жестокой смертью, […] другая рассыпалась и распалась на анекдоты и едва ли не на "занимательные истории" — наполовину непристойная женщина, наполовину богомолка»[790].
Однако подлинное мнение критика скрыто в длинном рассуждении, которое как будто не относится к делу, но приобретает смысл в идеологическом контексте эпохи. Маргарита, несомненно, писала умело, но «это не была женщина-политик — для этого она слишком принадлежала к своему полу». Дальше следует обличительная речь по всей форме: «Большинство женщин, впутываясь в политические интриги, привносят в них и смешивают с ними интриги своего сердца и чувств. Поэтому при всем уме, каким они могут обладать, они в какой-то момент скрываются и бегут, если только ты сам не стоишь у кормила и решительно не вручаешь им компас; они легко могут оказаться коварными, неверными, ненадежными, способными в любой момент договориться с кем-то из вражеского лагеря, чтобы их похитили через окно. Маргарита, при всем ее безмерном уме и обаянии, была из таких женщин. Изысканная и не спесивая, вся поглощенная своими страстями, она обладала чуткостью, искусностью в деталях, но не имела взглядов и тем более характера»[791]. Странное признание! Как можно находить симпатичными, полезными, надежными женщин, которыми не обладаешь? Или скорей так: как женщины, которыми не обладаешь, могли бы тебе служить? Ведь очевидно, что женщины могут только служить одному господину или отдаваться другому.
Его литературная оценка, неимоверно развязная, согласуется с тем предубеждением, которое автор только что выразил. Королева «оставила после себя приятные исторические страницы и начала в нашей литературе тот ряд привлекательных женских Мемуаров, который с тех пор уже не прервется и который позже играючи продолжат такие дамы, как Лафайет и Кейлюс» — вот Маргарита и основательница жанра, который критика рассматривает как исключительно женский. «Такие книги, — продолжает он, —
